Сказания о славном мичмане Егоркине

Я выложил своим приятелям под большим секретом то, что случайно услышал под дверью командира. Услышав все это и осмыслив слегка, Петрюк побледнел и заметно обмяк.

Ему вдруг стало не до игры! Я сказал, что, мол, ищи, давай, своего шефа, пусть он немедленно берется за отчет, вместе с тобой! Может быть, это и не вы виноваты вовсе, мало ли там всяких войск, да каждый со своей тушенкой! Да и провокация какая в полной вероятности!

Сказав это, я заторопился по своим делам. Однако, отойдя подальше, я спрятался за приоткрытую дверь душевой и стал смотреть, что будет дальше. Коренастый Петрюк резвым колобком покатился по коридору, живо спустился по трапу куда-то вниз, и оттуда тотчас послышались грохот грубо открытой двери и возбужденные крики – и его, Петрюка, и Парилкина, который слабо оправдывался, а мичман яростно нападал. Наконец, наш незадачливый помощник с заспанной физиономией, выполз из каюты и побрел на свое «рабочее место».

– Да вы не бойтесь, товарищ старший лейтенант! Не выдадут наши своего офицера в руки правосудия африканской страны! Неприлично это! Просто дадут вам лет десять колонии. Посидите где-то под Архангельском, дрова попилите, или в Перми гранит порубите…

Парилкин грозно зыркнул в мою сторону и ускорил свой шаг. Ни слова не обронил! Мрачные мысли душили изнутри бедного помощника и рисовали картины будущего одна страшней другой!

Тем временем, мой приятель вернулся в каюту, я – за ним. Паша достал откуда-то из-под стола банку фруктового сока, двумя точными ударами ножа вскрыл ее, припал к отверстию в крышке и большими глотками опустошил литровую емкость наполовину. Спохватившись, предложил сок и мне.

– Извини, понимаешь, нервы! Так как ты думаешь, это серьезно?

– Серьезнее не бывает! Командир говорит, аборигены крови требуют! А ты-то, что вдруг задергался?

– Да так, вроде бы и не с чего – вот только не помню, на что я выменял черепаховый панцирь? Кофе, так вроде бы на хозяйственное мыло, орехи кола – на одеколон «Гвоздика», брусок черного дерева – на личную «сгущенку», ты знаешь, я ее терпеть не могу. А вот панцирь на что – убей, не припомню! Может, точно, на тушенку?

– И так тебя убьют, на кол вон посадят, представляешь? – «успокоил» его я.

– Да пошел ты со своим юмором! – обиделся Паша Петрюк: – у меня вот, аппетит даже пропал, а тебе – смешки!

– Ты бы, Паша, чем вот так мысленно дергать себя за… уши, уж лучше бы пошел и помог Парилкину, а то, как бы он волнения в транс не впал, плакал тогда весь отчет ваш, да и вы жалобно взрыдаете в суровых руках закона и прокуратуры!

Рука Петрюка сама по себе стала подбираться к увесистой литой гантеле, и я быстро исчез за дверью каюты.

Меж тем, на море начиналось волнение – незадраенные переборочные двери ходили ходуном, грозный шум волн был хорошо слышен в коридорах на главной палубе, где-то со столов с грохотом летела посуда.

Я заглянул к Парилкину – страдая от качки, которую он всегда переносил плоховато, наш ПКС все же что-то подсчитывал на калькуляторе и вписывал цифры в разные таблицы, пытаясь сосредоточиться на только на своей работе. Там же был и Петрюк. Он расхаживал по качающейся палубе и перебирал в руках кучу накладных, раскладывая их в какой-то системе.

– Палыч – сан, ты не выпендривайся, узнай у командира или старпома номер той партии «тушенки», а мы бы проверили!

Я согласился и пошел к Тетушкину, с которым мы пошептались по нашим вопросам. Вернувшись, сказал, что номер в телеграмме прошел нечетко и показал им ряд цифр, выписанных из шифровки.

Петрюк вызвал своих подопечных – старшин и они устремились в провизионки – искать нужный номер серии на банках и ящиках. На их счастье, продовольствия оставалось не так уж много, и работа была сделана быстро.

Парилкин трудился, не поднимая головы – даже от чая отказывался. Меж тем, петрюковские бойцы нашли почти похожую серию – а вдруг, она самая, а номер не сходится из-за сбоя в телеграмме? Это навевало мрачные мысли не столько на Парилкина, сколько на самого Петрюка.

Построив в укромном уголке своих коков и баталеров, он жестко и непедагогично выяснял, а не делился ли кто из них тушенкой с местным населением – по доброте душевной, или с жаждой наживы?

За ответ, который не удовлетворял мичмана, кок и баталер испытывали прочность обшивки собственной спиной. Однако, ничего, кроме возвращения обратно в закрома родины некоторой части честно наворованных консервов, которыми эта братия подкармливала своих «годков», добиться не удалось.

Кстати, нам категорически запрещалось подкармливать голодное население, даже детей, своими продуктами – во избежание провокаций. Видеть страдающих детей было морально тяжело для наших ребят, и «втихаря» местным пацанам иногда кое-что всё же перепадало. Вахтенные офицеры в этот момент упорно смотрели в другую сторону.

Меж тем, разведка донесла, что Парилкин перешел на валерьянку, глаз не смыкает, ест наскоро, не выходя из каюты. А его даже никто и не стережет! Наоборот, ему даже стали сочувствовать! А раньше – только критиковали нещадно! И даже его подчиненные коки обещали ему сухарей заготовить – для тягот будущей жизни!

Наконец, к полудню третьего дня, бледный, с темными кругами под глазами, покачивающийся от пережитого напряжения, но свежевыбритый и благоухающий французским одеколоном, помощник принес в каюту командира толстый отчет по продовольствию. Он был сделан им и Петрюком по всем тыловским правилам и даже – с каким-то особым шиком!

Старший лейтенант Парилкин защищал свой отчет перед командиром. На каждый вопрос командира он с готовностью отвечал: – А вот! – и демонстрировал соответствующий документ.

Командир остался очень доволен. Вызвав к себе старпома и заместителя, он при них похвалил поразительную работоспособность и рвение помощника по снабжению.

– Вот! – сказал командир, – учитесь: офицер представил отчет по боевой службе почти за неделю до установленного срока! Ставлю пример! А вы у меня…

Старший лейтенант Юра Парилкин первый раз в жизни подумал, что хорошо служить – это еще и приятно! Его поставили в пример, а раньше ставили только, фигурально выражаясь, конечно, в определенную позу. Однако этот успех приписал своим личным служебным качествам! Обидно, да! Ни для кого не было секретом, что всю работу по питанию и продовольствию тянул на себе Паша Петрюк.

Но, всё же, при нашей швартовке к родному причалу и он, и Петрюк напряженно всматривались в ряды встречающих. Конечно, никакой прокуратуры и ребят из других соответствующих структур не было. На причале стоял стандартный набор представителей командования и оркестр эскадры, разумеется, в сторонке скромно стояли жены, дети, друзья.

Экипаж радовался, предвкушая счастливые встречи. Только у Парилкина с Петрюком настроение было чуть-чуть подмочено ожиданием неприятностей – они посчитали, что это лишь отсрочка! Ничего, потом тем приятнее было осознавать, что опасения не оправдались.

После показной швартовки под оркестр и традиционного официоза, Тетушкин, видно, втихаря успевший «клюнуть» с кем-то из встречающих друзей-приятелей, расчувствовался и признался, что он и телеграмму «смоделировал» и шифровальщику хвост накрутил, и командира на пламенное выступление вдохновил, да и кое-какие слухи по кораблю распускал через верных людей. И сдуру, за все публично попросил прощения…

Сначала-то на него обиделись, а потом – простили. Ведь не для себя он все это делал, а исключительно – в интересах службы. А на меня Петрюк долго дулся – ему все снилось ночами, как его негры по джунглям ловят, собираясь его самого пустить на тушенку. Да выпили мы с ним сразу «мировую», потом – вторую, и помирились. А Парилкин стал служить вполне прилично и потом его взяли куда-то на повышение. Вот так!