Сказано — сделано
Шрифт:
Девочка остановилась и обернулась.
Глава 20. Настя
— Если б вы знали, мальчики, как папа переживал из-за этого портфеля, — говорила Настя, с радостью глядя на своих новых знакомых. — Ведь он улетал в тот день.
Друзья чинно сидели в маленькой уютной комнатке, на одной стене которой висела пожелтевшая шкура белого медведя, а на другой — большущая карта мира. У окна в клетке сидел попугай Карл, по следу которого так долго шли ребята. Попугай таращил на гостей круглый, блестящий глаз и глубокомысленно молчал.
— Вот ведь,
— Но как тебя надоумило объявление повесить? — спросил Коля.
— Понимаете, папа перед отъездом мне говорит: «Ну, Настёна, на тебя вся надежда. Если ты не найдёшь этого симпатичного старичка, то я работать спокойно не смогу». И вот я стала к тому книжному магазину чуть ли не каждый день ходить.
— К книжному! — воскликнул Саша и хлопнул друга по коленке. — А ведь действительно! И как это Павел Андреевич не догадался туда ходить?!
— «Как», «как»! А ты сам почему не догадался? А я? Задним умом все сильны. А когда дело сделано, всё просто кажется. Только ты, Настя, не думай, что мы б тебя без твоего объявления не нашли. Мы уже и дом твой знали, и у подъезда твоего сидели.
— Я бы и сама нашла, — сказала Настя и упрямо тряхнула головой, отбросив со лба светлую чёлку. — У нас с папой закон: сказано — сделано.
— А он куда уехал, папа твой? — спросил Саша. — Далеко?
Настя подошла к карте и показала на маленький красный флажок, воткнутый на самый восточный край Советского Союза.
— Бухта Провидения. Двенадцать часов самолётом, потом вертолёт. Когда мама узнала, куда он едет, то сказала: «Ну всё, дальше некуда».
— Ух ты, здорово! — сказал Саша. — Так он что же у тебя, полярник?
— Да, он гидрограф. Ему в Арктике бывать приходилось и в Антарктиде.
— Теперь ясно, почему у тебя шкура медвежья висит, — сказал Коля.
Настя засмеялась:
— А вот как раз и не ясно! Эту несчастную шкуру папа привёз… Знаете откуда? Из Ташкента!
— Из Ташкента?!
— Да, да, именно оттуда! Он ездил в прошлом году по турпутёвке в Узбекистан. И вот приезжает домой — в одной руке чемоданчик, в другой мешок такой большущий. Ну, думаю, сейчас оттуда дыни и гранаты посыплются. А он мешок развязывает и вынимает эту шкуру. «Во, — говорит, — на базаре купил! Крупно повезло. А иначе кто ж поверит, что у моей дочери отец полярник». Он вообще у меня страшный выдумщик. Однажды — как раз перед Восьмым марта — пошёл товарища навестить. И пропал. А мы с мамой дома сидим. Сердитые. Я не выдержала, звоню ему по телефону, говорю: «Папа, у тебя совесть есть?» А он: «Лечу, Настёна, лечу! Через полчаса буду дома». Проходит полчаса, и вдруг в окно стук раздаётся. Мы с мамой ничего не понимаем, смотрим и видим: за окном папа, улыбается и руками машет. Будто летит. В одной руке торт, в другой — огромный букет гвоздик. Можете себе представить, что с нами было. Как-никак четвёртый этаж. Потом выяснилось, что он уговорил шофёра подъёмной машины поднять его до окна. Знаете, есть такие машины, у которых
стрела выдвигается.— Ты бы нам хоть фотографию своего папы показала, — попросил Коля. — А то мы так долго его искали, что он нам сниться начал.
— Так вот же она, на серванте стоит, — сказала Настя.
С фотографии на ребят приветливо смотрел бородатый человек в большой меховой шапке и в полушубке. В руках он держал огромный, надутый гелием радиозонд, вот-вот готовый подняться в небо. А вокруг простиралась бескрайняя снежная равнина.
— Так у твоего папы, оказывается, и борода ещё есть? — удивился Коля. — А мы думали, усы…
— Нет, — засмеялась Настя, — борода у него только на Севере. Дома мама не разрешает.
— Кстати, Настя, — сказал Саша, — мы с Коляном так и не поняли: на фотографии в машине ты сидишь или не ты?
— Я. Получилось только плохо. Вы, наверное, думаете, что это я так, для форса сижу. Вовсе нет. Меня папа учит машиной управлять. На мопеде-то я давно научилась. Ещё когда мы на Камчатке жили.
«Ишь ты! Ишь ты!» — послышалось вдруг из клетки. Попугай, важно молчавший всё это время, вдруг решил подать голос.
— Ну наконец! — засмеялся Коля. — Что же ты, чучело, молчал. Мы с Ляпой так давно мечтали это услышать.
— С Ляпой? С какой Ляпой? — спросила Настя.
— Да ну их всех! — махнул рукой Саша. — Понимаешь, моя фамилия Оляпкин. Я им как людям объясняю, что оляпка — это птица такая. Маленькая, вроде воробья. А они… — Тут Саша почему-то смутился и замолчал.
— Дураки они, — решительно сказала Настя. — А вот я буду звать тебя Саша. Между прочим, моего папу так зовут.
После этих слов Саша смутился ещё больше и покраснел. А Коля поднял брови и хотел было что-то возразить. Но к своему удивлению, вдруг понял, что сказать ему нечего.
Он подошёл к письменному столу, на котором стоял раскрытый «дипломат» Павла Андреевича, взял томик Лермонтова и осторожно перелистал пожелтевшие страницы.
Глава 21. Радуга
Два томика Лермонтова, таким чудесным образом соединившиеся через много-много лет, теперь покойно лежали на коленях Павла Андреевича. Дрожащими пальцами старик поглаживал плотные, тиснёные корешки и тихо говорил:
— Да, да, Коленька, ты прав. На юге ей будет лучше.
Потом Павел Андреевич встал, подошёл к полкам и принялся вынимать какие-то книги.
— А библиотеку приключений вы сегодня же возьмите. Хватит ей тут пылиться, — говорил он.
— Зачем? — сказал Коля. — Мы ведь и так их у вас берём. Приходим и берём. Разве плохо?
— Нет, хорошо, конечно, — растерянно произнёс старик. — Но я… Я хотел подарить.
— Считайте, что вы их подарили. А стоять они пусть будут у вас.
Растроганный старик с нежностью посмотрел на Колю и, откашлявшись, словно у него першило в горле, сказал:
— Да, но где же Саша с Настей. Пора бы им прийти.
— Придут, куда они денутся. Я вот только не понимаю: зачем за ней заходить? Ляпе это, кстати, и не по дороге совсем.
Павел Андреевич улыбнулся, но ничего не сказал. В дверях послышался звонок, и в квартиру вошли Саша и Настя.
Коля, насупившись, посмотрел на друга и сказал:
— Где это тебя так обкорнали?