Скажи, что простишь

Рычит.

— Лапы от меня убери после своих шмар вонючих!

Ноль реакции. Тащит дальше в комнату, а у меня истерика на подходе. Я реально уже готова визжать, орать, выть и кататься по полу. На фиг он пришел? Зачем? Добить меня? Поиздеваться?

Стоит ему только ослабить хватку, как я разворачиваюсь и со всей дури толкаю его в грудь:

— Проваливай из моего дома! Катись туда, где все это время терся.

— И где я, по-твоему, терся?!

— Думаешь, мне не доложили, как весело ты проводишь время. Дед Мороз херов!

— А ты у нас, значит, вся такая святая? — срывается в ответ, — просто девочка-ромашка. Пенелопа, мать ее, жена Одиссея. Как твой смельчак, кстати, поживает? Уже все, бойкот окончен? Простила? Оправдание нашла?

Не могу понять, о чем он бредит, поэтому снова отталкиваю:

— Уходи Малов. Видеть тебя не могу!

— Ничего, потерпишь. Я только пришел. — Смотрит на меня, стиснув зубы так сильно, что на щеках появляются белые пятна. Злой, как черт. Кипит.

Я тоже киплю:

— Зачем ты пришел?

— Хотел увидеть.

— Увидел? Теперь вали.

— Ага, сейчас, — цедит сквозь зубы и делает шаг ко мне.

Злой и наглый Малов – это бешеная смесь. Просто взрывоопасная.

— Не смей приближаться!

— Иначе что?

Звук пощечины звенит на всю комнату.

— Иначе я за себя не ручаюсь, — глухо произношу я, растирая ушибленную ладонь.

На щеке у Егора проступает красный отпечаток. И одновременно с этим на губах появляется убийственна ухмылка:

— Тебе хана, Леночка.

— Егор!

Но ему по хрен. Он буквально сносит меня, впечатывает со всей дури в стену, и я даже сказать ничего не успеваю, как губы запечатывает злой, совершенно безжалостный поцелуй.

И что самое жуткое, в тот же миг все внутри меня оживает, откликается и рвется навстречу.

***

— Ты охренел? — мычу ему в рот, пытаясь избавиться от рук на своих бедрах.

Как бы не так. Руки уверенно перемещаются на задницу. Мнут ее, стискивают, перелавливая канал, по которому нервные импульсы идут от мозга к ногам. Иначе чем объяснить, что коленки внезапно стали мягкие, словно пластилин.

— Егор!

Ему вообще насрать на мое возмущение и на мои чахлые попытки освободиться. Не замечает даже. У него сейчас тот настрой, который раньше, когда мы были вместе я в шутку называла гон озабоченного демона.

— Малов! — пытаюсь его укусить, но он ловко уворачивается.

— Заткнись.

— Я сейчас…да чтоб тебя!

Не знаю, как ему это удается, но вот свитер сидит на мне как надо, а вот уже болтается у меня на голове. И пока я барахтаюсь, пытаясь освободиться, эта сволочь уже титьки мои лапает!

— Охрененная, — голос хриплый, надрывный.

У меня от него дыбом волосы на затылке шевелятся, а еще соски топорщатся, как горошины, полностью выдавая свою хозяйку.

— Голодная, — горячие ладони сжимают грудь, и она тут же наливается еще сильнее, — Мирон твой тебя вообще нормально не трахает, да?

— Отвали от меня, маньяк озабоченный! — мне наконец удается расправиться со свитером. Комкаю его и швыряю Малову прямо в морду, — не лапай меня!

Он игнорирует мои вопли, буквально пожирая взглядом. Мороз по коже, пожар под кожей.

Боже, на меня так уже давно не смотрел. Да вообще никто кроме Егора так не смотрит никогда. Ни у одного мужика я больше таких блядских глаз не видела, чтобы смотрел, как лапал. Чтобы чувствовался, как прикосновение.

Надо одеться. Срочно надо одеться! Зачем я бросила в него свитер?

— Отдай! — протягиваю руку.

Малов бросает несчастную тряпку в сторону:

— Хочу тебя пиздец как.

— А я тебя нет! — выплевываю ему в лицо и пячусь, потому что наступает, — вообще ни капли. Ты мне противен! Что ты, блин, делаешь?

У меня аж под копчик екает, когда Малов стягивает через голову бежевую водолазку.

— На что похоже, — берется за ремень.

— Егор, не смей!

— А ты попробуй останови! У меня уже кишки плавятся от желания потрахаться.

— Так вали и трахайся. Никто не держит.

— Не, Ленок, я с тобой трахаться хочу. И пока не нажрусь до потери пульса, никуда отсюда не уйду.

Это, по сути, угроза. Обещание жестокого принуждения и надругательства над личностью, только почему-то вместо страха и негодования все сильнее предвкушение разгорается. А в голове пульсирует гаденькая, малодушная мыслишка.

Последний разок. Никто же не узнает. Да и не должна я ничего и никому. Просто побаловать себя, хорошим трахом

Одергиваю себя и с гордым видом пытаюсь свалить из комнаты:

— Если не уйдешь, я вызову полицию.

— Угу, — тут же раздается над самым ухом.

Дергаюсь, но обернуться не успеваю. Он прижимает к себе, к своей каменной горячей груди. Губы впиваются в шею, в то самое место от которого мурашки по всему телу. Одна рука удерживает поперек талии, вторая бесцеремонно спускается в мои штаны.

— Егор!

Этот гад даже не пытается сделать вид, что слушает меня. Ныряет пальцами под резинку трусов. Я хватаю его за запястье, пытаясь остановить, но куда там. Пальцы уже накрывают горячие складки

— Мокрющая, — восхищенно, а у меня от стыда начинают полыхать кончики ушей.

Да как так-то! Ничего не сделал, гадостей наговорил, а у меня уже полыхает. Я понять не могу, как это работает, почему ухаживания и прелюдия от того же Мирона и десятую часть возбуждения не давали, а с бывшим мужем, чуть ли не по ляжкам течет.

Пытаюсь вырваться, но объятия становятся жестче. Одно рукой перехватывает за шею, перекрывая и без того хреновый приток кислорода, в второй глубже ныряет в трусы.

Я в сладком ужасе от того, что два пальца нагло проникают внутрь.

— Кошка озабоченная. Течешь ведь.

— Это не то, что ты думаешь

Самый тупой отмаз, но на большее меня не хватает. Сжимаю бедра, пытаясь остановить полномасштабное вторжение, но лишь усугубляю ситуацию. Чувствительность возрастает во сто крат, и с губ срывается пошлый всхлип.