Сказка о сером волке

Но как? Оправдываться перед внучкой? В чем? Виниться тоже не в чем. А какая-то виноватость налицо. Пусть эта виноватость чем-то похожа на сметанинскую: Сметанин, вступая в партию, чувствовал себя виноватым в том, что его отец был псаломщиком. Но Сметанин, как и все, не мог выбирать родителей. Другое дело - выбор мужа или жены...

Дарье наконец надоело разговаривать самой с собой, и она решила поговорить с Катей. Та и другая в это время, коротая часы, просовывали в бутылки - на маринад - первые мелкие рыжики, "гривеннички", и слушали, как надоедливо жужжат под новым сосновым потолком несносные мухи, затеявшие какую-то веселую и шумную игру.

– Когда только унесет его из Бахрушей?
– начала Дарья.

Катя, досадуя на вынужденную разлуку с Андреем, впервые сказала бабушке то, что думала о ней и Трофиме:

– Бабушка, когда бы он ни уехал в Америку, он никогда не оставит тебя в покое, если ты будешь избегать встречи с ним.

– А зачем нужна встреча? Для пересудов?

– Нет, бабушка. Для того, чтобы их прекратить. Для того, чтобы все - и он, и ты в том числе - знали, что нам нечего и не от кого прятать... А прятать на самом деле нечего. Андрюша правильно говорит: отношения нельзя выяснить, если их не выясняешь.

– Нет у нас с ним никаких больше отношений.

– Нет, бабушка, есть. Вражда. Обида. Ненависть. Даже твой отъезд - это тоже отношения.

– Учишь бабку?

– Что ты! Отвечаю. Ты ведь давно хотела знать, как я думаю об этом. Ну, правда же давно?

Дарья привлекла к себе Катю, прижала ее голову к своей груди и сказала:

– Да... Давно. Ты судишь хорошо. Только бывают такие отношения, которые выяснять и не надо. Потому что начнешь выяснять, а из этого получатся новые отношения... Ведь я же все-таки, Катя, любила его. Представь себя на моем месте, а на его - Андрея.

– Это нельзя представить, бабушка. Но если б... Даже сейчас, когда я с ним еще даже не целовалась, и он всего только позабыл бы приехать в назначенный день, я бы не промолчала. Молчание, бабушка, - это старый женский и даже, я скажу, бабий пережиток.

– Ну, вот и выяснили отношения внучка с бабушкой. Выяснили и пообещали друг дружке никогда больше о нем не говорить.

Разговор на этом оборвался, и снова стало слышно, как утомительно жужжат летающие под самым потолком мухи.

Разговор кончился и как будто ничего не изменил в намерениях Дарьи Степановны. Но это ей лишь показалось. Недаром же она сказала:

– Не к добру мухи что-то разжужжались.

– Да, бабушка, они, как и самовар, когда он воет, нехорошая примета. Катя еле заметно улыбнулась.

– Я не про примету, Катька, а про самочувствие. Да тьфу вам! крикнула на мух Дарья Степановна и принялась выгонять их посудным полотенцем.

А мухи не улетали.

XXXV

Воскресное утро начиналось позднее и тише. Люди еще спали. Петухи и те, казалось, пели с опозданием. В поле не было ни души, только на Большой Чище стрекотал трактор без седока: видимо, одержимым парням не спалось в это утро, а может быть, они, прикорнув под кустом, и не ночевали дома.

Трофим пробирался к месту своей вчерашней засады краем леса, минуя деревни. Очутившись на дальнешутёмовской дороге, он пошел не крадучись.

Выпрошенная накануне у Пелагеи Кузьминичны грибная корзина и кирзовые сапоги, взятые у Тудоева, должны были объяснить его появление в дальнем грибном лесу.

Он вышел с большим запасом времени. Счастливый механик, наверно, еще и не выезжал за Надеждой. У Трофима достанет времени, и он наберет грибов, чтобы не возвращаться с пустой корзиной.

Со вчерашнего дня перед его глазами стояла Катя. И теперь она мерещилась за каждым поворотом лесной дороги. Трофим не крестил себе лба, не говорил "свят-свят" и не гнал от себя видение, появлявшееся с каждым разом отчетливее, хотя в лесу и становилось светлее. Наоборот, он распалял воображение, и это, кажется, ему удалось. За поворотом, неподалеку от развилки, видение запело:

Ах, Наталья, Наталья, куда ты идешь?..

Видимо, "видению" тоже не спалось в это утро. Увидев постороннего, Катя умолкла, а тот взволнованно спросил ее:

– Дозвольте вас обеспокоить, милая внученька: как нынче у вас грибы?

– Да, кажется, пошли, - ответила Катя.
– Бабушка чуть не полную корзину набрала.

– А вы, стало быть, не интересуетесь грибами?
– упавшим голосом спросил он Катю.

Встречный показался Кате несчастным и больным. У него заметно тряслись руки и губы. В его глазах стоял испуг. И Катя спросила:

– Не обидел ли вас кто-нибудь в лесу?

– Пока еще нет, - ответил Трофим.

И услышал совсем рядом голос Дарьи:

– Ты с кем там, Катерина?

Не дожидаясь ответа Кати, Трофим стал на колени, потом пал ниц и сказал:

– Я не видел твоего лица, Даруня. Я по голосу узнал тебя... Если ты не хочешь видеть меня, я не подымусь, пока ты не уйдешь...
– гундосил он, как дьячок, читающий псалтырь. Его плечи вздрагивали.

Дарья Степановна метнулась в сторону, но Катя окликнула ее:

– Бабушка, ну куда же ты?..

За этими словами Дарья услышала: "Ну зачем же уходить, коли так случилось? От этого не нужно уходить".

Дарья Степановна вернулась.

– Подымись!
– сказала она Трофиму.
– Зачем только тебя занесло в этот лес?

Трофим поднялся и, боясь взглянуть на Дарью, поклонился ей в пояс.

– Теперь кланяйся не кланяйся, времечко вспять не поворотишь... Да не трясись ты, не трясись, как осиновый лист... Старовата хоть я стала, да пока еще не ведьма... Шкуру снимать с тебя не буду.

Их глаза встретились. Трофим надеялся увидеть Дарью куда старше. Гладко зачесанные на прямой пробор волосы с седыми прядями по бокам не старили, а украшали худое, но еще не тронутое морщинами лицо. Глаза по-прежнему были сини и прекрасны. Годы не затуманили и не убавили в них их цвета.

– А ты, парень, сильно сдал. Видать, ретивое-то отстучало свое... Ишь как потеешь... Сядь... Не ровен час, хватит тебя нелегкая, отвечай тогда перед Америкой.

– Да кому я там нужен, Дарья Степановна.

– Ладно, ладно, потом врать будешь. Отсидись. Как-никак не каждый день такие встречи бывают.

Трофим сел на поваленное дерево. Ему в самом деле было нехорошо.

Катя боязливо смотрела на бабушку. У Дарьи Степановны подергивалось веко. И чтобы как-то облегчить ей тягостную встречу, Катя сказала: