Сказки американских писателей

В домике было темно, окна закрыты, шторы опущены. Газету и бутылку молока с крыльца забрали. На входной двери виднелась табличка; воспользовавшись лупой, я сумел прочитать: «КАРАНТИН. КЛОПИЧЕСКАЯ ЛИХОРАДКА».

— Вот лгунишки, — сказал я. — Спорим, что нет у них никакой клопической лихорадки.

Джеки нервно захихикала.

— Ведь клопическая лихорадка бывает только в апреле, да?

— В апреле и под Новый год. Как раз в это время её переносят лихорадочные клопы. Где мой карандаш?

Я позвонил. Кто-то приоткрыл и снова задернул штору. Но мы не видели — руку? — которая это сделала. Тишина. Даже дым не идет из трубы.

— Боишься? — спросил я.

— Нет. Как это ни смешно, не боюсь. Но какие они, однако, высокомерные, эти малявки! Кэботы беседуют лишь [90] …

— А гномы, ты хочешь сказать, беседуют лишь с домовыми. Но они, между прочим, не имеют никакого права задирать перед нами нос. Ведь их дом стоит в нашем доме… понимаешь, что я хочу сказать?

90

Кэботы беседуют лишь с Богом — строка из стихотворения Джона К. Боссиди (1860–1928). Речь идет о старинной американской фамилии.

— Да, но что мы можем поделать?

Осторожно водя карандашом, я нацарапал на белой входной двери: «ВПУСТИТЕ НАС». На большее не хватило места. Джеки хмыкнула.

— Зря ты это написал. Мы ведь не хотим, чтобы нас впустили. Мы просто хотим на них посмотреть.

— Ну, теперь уже не исправишь. Да они и так поймут, чего нам надо.

Мы стояли, глядя на домик в птичьей клетке, а домик насупленно и слегка враждебно смотрел на нас. Клопическая лихорадка! Вот врать-то!

Больше в этот вечер ничего не произошло.

Утром мы обнаружили, что моя надпись тщательно смыта, табличка о карантине висит на прежнем месте, а на крылечке оставлены бутылка зеленого молока и свежая газета. На сей раз заголовок гласил: «В ПОСЛЕДНИЙ ЧАС! ФОТЦПА ОБОШЕЛ ТУРА!»

Из трубы медленно поднимался дым. Я позвонил. Никакого ответа.

У дверей висел почтовый ящик размером с костяшку домино, — я обратил на него внимание, потому что сквозь щель заметил внутри письма. Но ящик был заперт.

— Посмотреть бы, кому эти письма… — протянула Джеки.

— Или от кого. Это меня больше интересует.

В конце концов мы отправились на работу. Я весь день не мог собраться с мыслями и чуть было не приварил большой палец к кривоколенному валу. Вечером мы встретились с Джеки, и я понял, что ей тоже не по себе.

— Давай оставим их в покое, — предложила она, когда мы тряслись в автобусе. — Ясно ведь, что они не хотят иметь с нами дела, правда?

— Вот ещё, так я и позволил каким-то букашкам над нами издеваться! И потом, мы ведь просто свихнемся, если не узнаем, кто там живет. Как ты думаешь, мистер Хенчард — волшебник?

— Скотина он, — в сердцах ответила Джеки. — Уехал и бросил на нас каких-то дурацких гномов!

Когда мы вернулись, в домике, как всегда, забили тревогу; едва я сдернул накидку, тихие, невнятные звуки совсем стихли. Сквозь опущенные шторы пробивался свет. На крыльце не было ничего, кроме коврика. В почтовом ящике мы разглядели желтый телеграфный бланк.

Джеки побледнела.

— Только этого не хватало! — простонала она. — Телеграмма!

— Может, и нет.

— Да, да, я же вижу. Тетушка Георгина умерла. Или Белладонна собирается приехать в гости.

— Табличку о карантине они сняли, — заметил я. — Теперь висит новая, на ней написано: «ОСТОРОЖНО, ОКРАШЕНО!»

— Смотри, не поцарапай их чистенькую дверь!

Я опустил кретон, выключил свет и взял Джеки за руку. Мы стояли и ждали. Через некоторое время послышалось «топ-топ-топ», а потом тихое урчание, как от закипающего чайника. И ещё негромкое позвякивание.

На следующее утро на крылечке стояло двадцать шесть бутылок с желтым — ярко-желтым — молоком, а заголовок лилипутской газеты гласил: «В ПОСЛЕДНИЙ ЧАС! ТУР ПРИБЛИЖАЕТСЯ К ФОТЦПА!» В ящике лежали письма, но телеграмма исчезла.

Вечером все повторилось, как обычно. Едва я снял накидку, наступило сердитое молчание. Мы почувствовали, что сквозь щели миниатюрных шторок за нами пристально наблюдают. Постояв, мы отправились спать, но среди ночи я встал ещё раз взглянуть на таинственных жильцов. Нет, их самих я, конечно, не видел; но в домике, похоже, устраивали вечеринку — оттуда доносилась тихая, странная музыка, возня и топот, которые смолкли, едва я подошел.

Утром на крылечке оказались газета и бутылка красного молока. Заголовок гласил: «В ПОСЛЕДНИЙ ЧАС! КРАХ ФОТЦПА!»

— У меня на работе ничего не клеится, — пожаловался я. — Не могу сосредоточиться, только про них и думаю. Хотел бы я знать…

— И я тоже. Нет, мы не можем так это оставить. Я приблизился к клетке. Штору опустили так резко, что она едва не оторвалась от катушки.

— Что они, спятили? — удивился я.

Не исключено, — заметила Джеки. — Спятишь тут, если тебе постоянно надоедают. Представляю, как они сидят там возле окон и с тихим бешенством ждут, когда мы наконец уберемся восвояси. Пойдем-ка лучше. А то на автобус не успеем.

Я посмотрел на домик, и мне показалось, что домик хмуро и враждебно посмотрел на меня. А, черт с ним. Мы пошли на работу.

Вечером мы вернулись усталые и голодные, но, даже не сняв пальто, бросились в комнату мистера Хенчарда. Там стояла тишина. Я включил свет, а Джеки стащила с клетки накидку.

Вдруг она тихо ахнула. Я в мгновение ока подскочил к клетке, ожидая увидеть зеленого чертика или ещё что-нибудь почище. Но все было как всегда. Даже дым не шел из трубы.

А Джеки тыкала пальцем в сторону входной двери. Там висела аккуратная дощечка, на которой было написано просто, спокойно и бесповоротно: «СДАЕТСЯ ВНАЕМ».

— Ой-ой-ой, — вырвалось у Джеки.

Я проглотил застрявший в горле комок. Шторы на крошечных окнах были подняты, ситцевые занавески исчезли. Наконец-то мы смогли заглянуть в домик. Он был абсолютно, непоправимо пуст.

Нигде никакой мебели. На полированном паркете ничего, кроме нескольких выщербин и царапин. Обои без единого пятнышка; их неброский рисунок говорил о хорошем вкусе. Уезжая, жильцы оставили домик в полном порядке.

— Они уехали, — констатировал я.

— Да, — отозвалась Джеки. — Съехали.