Сказки давнего времени

И понесся хоровод: на очаг, по огню, по золе, под полочку, на скамеечку, на стул, на стол! Танцуй! Пляши! Быстрей! Скорей! Скачут, визжат, толкаются, кривляются.

Соль просыпали, квас пролили, муку разметали, — и все от неудержимой радости. Огонь на очаге языками вьется и блещет, трещит и греет, а старуха глядит да глядит. Ей не жаль ни соли, ни кваса, и радуется она веселью, что Бог посылает ей на утеху.

И кажется старухе, что помолодела она: рассмеялась, как горлица, вскочила, как девица юная, и бросилась в хоровод с Домовыми. А все же осталась у неё тоска в сердце, и это было так печально, что хоровод сразу остановился.

— Люди Божьи — говорит старуха Домовым — не могли бы вы мне помочь увидеть язык моей невестки, и тогда я могла бы сказать моему сыну то, что своими очами я видела, и он, может быть, опомнился бы?!

Старуха начала рассказывать Домовым все, как было. Домовые уселись кружком на очаге, по краюшку, ножки свесили вниз очага, нанизались, словно репейник к репейнику, и слушают старуху: и все покачивают головами от удивления. Качают головами, а красные их шапочки жаром пылают и кажется будто пламенные языки на очаге колеблются.

Когда старуха окончила свой рассказ, воскликнул один из домовых, по имени Малик Тинтилинич:

— Я тебе помогу! Пойду в землю солнечную и принесу тебе сорочьих яиц. Положим мы их под наседку, и, когда вылупятся сорочата, поддастся обману невестка: захочется ей, как и всякой лесной змее, полакомиться сорочатами, и вылезет у нее язык.

Домовые прыснули от радости, что Малик Тинтилинич так ловко придумал. Еще они оживленно визжали, а уже невестка возвращается из гостей, неся пирог. Озлобленная подлетела невестка к дверям, чтобы увидеть, кто это визжит в кухне. Но лишь только она распахнула двери — хлоп! — вспыхнул пламень, вскочили домовые, хлопнули все в один раз ножками об очаг, взнеслись над пламенем, понеслись под кров; скрипнули дощечки на крове — и не стало Домовых.

Только Малик Тинтилинич не убежал, а скрылся в золе.

Когда пламень неожиданно взвился вверх, а двери ударились о свою раму, невестка перепугалась и от страха опустилась, как мешок на землю.

Выпал у нее из рук пирог, рассыпались волосы и гребни, вытаращила она глаза и закричала от злобы:

— Что это такое, старая чертовка!

— Ветер раздул пламя, когда ты распахнула дверь, — невозмутимо говорит старуха.

— А что это в золе? — снова спрашивает невестка, так как из-под золы виднелась пятка красного лапотка Малика Тинтилинича.

— Уголёк — отвечает старуха.

Но невестка не верит, а встаёт и идёт, как была простоволосая, к очагу, чтобы вблизи еще увидеть, что такое с очагом. Только лишь приблизилась она лицом к золе, как Малик Тинтилинич быстро высунул ножку и щелкнул пяткой невестку по носу. Закричала невестка от страха, словно в море тонет, вся почернела в лице, а пепел осыпал её разметавшиеся волосы.

— Что это такое, старая чертовка? — визжит невестка.

— Осыпал тебя каштан из уголька, — отвечаете старуха, а Малик Тинтилинич в золе прыскает от смеха.

Когда невестка пошла умываться, показала старуха Малику Тинтилиничу место, где в сарае невестка посадила наседку чтобы иметь малых цыплят к Рождеству. И в эту же ночь принес Малик сорочьи яйца и положил их под наседку вместо куриных.

III

Приказала невестка старухе внимательно смотреть за наседкой и лишь только вылупятся цыплята, сейчас же сообщить ей. Позовет тогда невестка всё село, чтобы все видели, каких она имеет цыплят на Рождество, как ни у кого другого их не будет.

Пришло время, вылупились сорочата. Сообщила старуха невестке, что вылупились цыплята, а невестка позвала всё село. Пришли и кумушки, и соседки, и стар и млад, был здесь же и сын старухин. Невестка приказывает старухе принести лукошко в сени.

Принесла старуха лукошко, подняла наседку, а там на дне лукошка что-то верещит: выскочили голые сорочата и скок! скок! по полу.

Как только невестка-змея так неожиданно увидела сорочат, — забылась она, проявилась скрывавшаяся в ней змеиная порода, бросилась невестка по сеням за сорочатами и вытянула за ними свой тонкий и острый язык, как будто в лесу была.

Взвизгнули и перекрестились кумушки и соседки и увели своих детей домой, потому что поняли они, что это действительно лесная змея.

А мать радостная пошла к сыну говоря:

— Отведи ее, сынок, туда, откуда ты ее привел, теперь ты своими глазами видел, кого ты в доме держишь. — И мать хотела обнять сына.

Но сын был совсем неразумный человек и ещё больше воспротивился, не веря ни своим односельчанам, ни своей матери, ни даже своим собственным глазам. Не хочет он ничего предпринимать против жены-змеи, а наоборот ещё прикрикнул на мать:

— Откуда у тебя сорочата в это время, старая ведьма? Вон из моего дома!

И увидала мать, что ничем нельзя здесь помочь. Горько заплакала она и попросила только, чтобы не гнал он ее из дому хотя бы днем, чтобы не видели на селе, какого она сына вырастила.

Сын согласился, чтобы мать еще до вечера осталась дома.

Когда наступил вечер, взяла старуха в суму немного хлеба и несколько лучинок из тех, что ей дала убогая девушка, и пошла, причитая, из сыновнего дома.

Лишь только мать перешла за порог, погас огонь в очаге, и упало распятие со стены. Остался сын с женой в темной избе, — и тогда только почувствовал сын, какой большой грех совершил он, поступив так с матерью, и горько покаялся. Но не смеет он жене о том сказать, потому что был робок, и говорит ей:

— Идем за матерью и посмотрим, как она будет погибать от мороза.

Весело выскочила злорадная невестка, отыскала кожух; оделись они и вышли вслед за старухой.

А старуха опечаленная идет по снегу в полночь через поле. Когда она вышла на большое открытое поле, охватил ее такой мороз, что не могла она идти дальше. Вытянула она из сумы лучинки, расчистила снег и запалила огонь, чтобы хоть немного согреться.

Но лишь только пламя охватило лучинки — что за чудо! Выходят из них Домовые совсем так же, как это было дома на очаге!

Выскакивают все они из огня и прямо в снег, а за ними искры разлетаются во все стороны в ночной тьме.

Приятно это старухе, и расплакаться она готова от умиления, что не оставили они ее одну в пути. А они теснятся подле нее, смеются и посвистывают.

— Люди Божьи, — говорить старуха, — не до веселья мне: помогите мне лучше в моем горе.

Рассказала старуха Домовым, как неразумный сын ещё больше озлобился на нее, когда и он, как и всё село, уверился, что у невестки действительно змеиный язык.