Сказки и были Безлюдных пространств

– Плохой выбор. Мальчик с моим сердцем долго не проживет.

– Почему же?

Без всякого драматизма, а просто как факт Шурка сообщил:

– Оно у меня измученное. Столько всего было…

Ассистент, которого звали Илья Кимович (а Гурский звал «Кимыч»), опять что-то буркнул в своем углу у аппаратов.

Гурский подумал.

– Я понимаю, Полушкин, о чем вы. Но все же оно молодое у вас, сердце-то. А воскресший организм мальчика, его душа дадут сердечным мышцам новые силы. Главное в ощущениях и переживаниях все-таки душа. А сердце – что? Аппарат для перекачки крови. Восстановится. Кстати, у вашего организма, а значит и у бывшего вашего сердца, повышенная способность к регенерации… Черепная травма ваша, кстати, ликвидировалась полностью… Эту способность к восстановлению тканей мы усилили. Вернее, она усилилась сама в процессе лечения. Возможно, это пригодится вам в будущем.

– В каком будущем?

– В вашем.

– А зачем мне будущее? – Это он опять же без выражения. Равнодушный такой вопрос.

– Я понимаю вас. Но вы еще почувствуете вкус к жизни.

«Зачем?» – опять хотел спросить Шурка. И вдруг (только сейчас!) холодком прошло по телу удивление. И даже испуг.

– А как же я сейчас… без сердца?

– Искусственное, – обыденным тоном отозвался Гурйкий. – Аппарат такой. Да вы не бойтесь, он надежный…

Шурка наконец старательно прислушался к себе. Кровь, кажется, толкалась в жилах. Чуть заметно, однако толкалась… По коже словно искорки пробежали. Шурка хотел двинуть рукой.

– Не шевелитесь, Полушкин. Пока рано.

– А когда будет можно?.. А что, я теперь так и буду с этим аппаратом?

– Нет, будет у вас сердце. Будет, Полушкин…

– Искусственное?

– Живое.

– Тоже… чье-то?

– Нет. Не «чье-то», а только ваше… Это особый разговор. Еще не время…

– А какое сейчас… время? Какое число?

– Сейчас, Полушкин, начало марта…

Шурка вытянул губы в трубочку и тихонько свистнул. И уснул…

Еще через пару дней Шурка стал замечать, что не совсем равнодушен к жизни. Кое-что доставляло удовольствие. Например, когда Гурский давал глотнуть из тюбика сладкой молочной кашицы. Или тихонько массировал Шуркины руки и ноги… Вообще нравилось, когда приходил Гурский. В его заросшем лице, в синих глазах всегда было спокойное веселье,

Илья Кимович нравился Шурке меньше. Костлявый, лысый, с клочками волос на висках, с натянутой кожей на худом лице. Не поймешь даже, старый или молодой. В глазах его всегда было недовольство (может быть, и притворное). Держался он так, словно ни в чем не разделял добрых надежд Гурского. Однако никогда не спорил открыто. Делал все, что скажет Гурский. Шурке тоже говорил «Полушкин», но обращался на «ты».

Помимо удовольствия ощущал Шурка иногда и досаду. Порой от того, что вовремя не подставили «утку». Порой от излишне яркой лампы. Но чаще всего – от мысли, что не попал в Лудова.

И Гурский это знал.

Однажды он сказал:

– Ну, а чего бы вы добились, если бы застрелили его? Была бы еще одна смерть. Добавили бы еще одну каплю к той критической массе зла, которая накопилась на Земле.

– Это не зло. Наоборот. Я хотел отомстить.

– Извечное земное заблуждение, будто местью можно что-то исправить. А получается все к худшему.

– Если бы вы знали папу… – сказал Шурка и вдруг заплакал. По-настоящему, горько, как в прежние времена.

Быстро подошел Кимыч. Они с Гурским переглянулись. Кимыч кивнул:

– Значит пора…

И Шурку будто выключили.

Он очнулся в обычной кровати. Под обычным одеялом. На стуле, рядом с постелью, лежали поношенный школьный костюм и клетчатая рубашка.

На другом стуле сидел Гурский. Улыбался сквозь кудрявую светлую шерсть.

– Разрешаю вам, Полушкин, подрыгать ногами и руками.

Шурка осторожно подрыгал.

– Отлично. А теперь… что бы вы хотели?

Шурка подумал и честно сказал:

– Котлету. С картофельным пюре.

Скоро он стал ходить. Но чаще лежал в кровати и читал.

Простые книжки. Сказки о Братце Кролике или о Волшебнике Изумрудного города. Спокойно так читал, со средней долей интереса. Иногда появлялась мысль: «А что же дальше?» И быстро исчезала. Может быть, Гурский отгонял ее каким-то гипнотическим средством.

Гурский приходил каждый день (впрочем, дней-то этих было четыре или пять). Иногда они говорили о пустяках. Потом поругались. Шурка спросил, не знает ли Гурский, куда после покушения девался самодельный пистолет.

– Понятия не имею! Зачем он вам?

Шурка посмотрел в упор: вы еще спрашиваете!

Гурский рассердился. При Шурке – первый раз. Синие глаза стали почти черными.

– Вы считаете, я для этого вытащил вас с того света?

– А я не просил! Я все равно от этого не откажусь!

– Вот морока-то… Ну как мне вас убедить?

– Никак, – сказал Шурка. Потом спохватился. Тоже сердито: – А зачем вы меня оттуда вытащили? Для чего я вообще вам нужен? Для медицинских опытов?

– Нет, Полушкин…

– А для чего?!

– Ну вот, мы и подошли к главному… Полушкин, вы любите фантастику? Через нее легче подойти к реальности. К той, о которой я скажу…

Шурка любил фантастику. Про дальние галактики, сверхсветовые скорости и всякие там параллельные миры. И то, что стал рассказывать Гурский – про Великий Кристалл, про свою планету (которую Шурка назвал Реей), про Общий Космический Разум, – почти не вызвало удивления. По крайней мере, сейчас кажется, что не вызвало.

– Честно скажу, Полушкин, эта планета, этот сверкающий мир не чета вашей Земле. Голубое солнце… Люди могут жить в воздухе и в океанских глубинах. По вашим понятиям это – чудо… И главное, там практически нет вражды. Нет горя. А если кто-то умирает, он твердо знает, что потом возродится в другом разумном существе… Хотите туда, Полушкин?

Шурка подумал секунд пять и кивнул.

– Вас ведь никто и ничто не держит здесь?

Шурка подумал еще.

– Нет… Не держит… Только можно, я все-таки сначала застрелю того?