Сказки мрачных краёв

И вот, долгожданная мечта моя близка к исполнению. Трясущимися от вожделения руками я извлёк сомлевшего хрюшу из сумки и с трепетом поместил его в побуревшую, с побитой эмалью ванную. Поросёнок, недоумённо похрюкивая, завертел башкой. В его чёрных глазках не было того, что я ожидал увидеть: ни умиления, ни понимания, ни сострадания. Вообще ни черта в них не было. Это сильно огорчило меня. Я открыл воду. Тугая холодная струя произвела на свинёныша очень сильное впечатление…

Пронзительно визжа, он предпринимал отчаянные попытки выбраться из ванной. Это было далеко не то, что мне бы хотелось, но медлить было нельзя: визг этого маленького труса мог навлечь на меня неприятности. Схватив вопящего малютку за передние лапы одной рукой, другой я вогнал в вырывающееся тельце клинок. К несчастью, я просчитался: поросёнок в этот момент дёргнулся как-то особенно резко, и нож – вместо того, чтобы попасть ему в сердце, – скользнул по рёбрам и распорол брюшко. Ванная, моё лицо и футболка вмиг окрасились красным. От хриплого предсмертного визга чуть не заложило уши. Закативший глаза поросёнок рвался из моей руки, топча задними копытцами свои внутренности. В этот момент я вспомнил трагический конец отца – тот ведь тоже погиб при схожих обстоятельствах. Испытывая невероятной силы возбуждение, вторым ударом я докончил злополучное существо. Дело было сделано.

Бросив нож, я схватил моего поросёночка и стал жадно облизывать бедное тельце. Сладкий вкус его невинной крови вознёс меня прямо на небеса… Неудержимая страсть овладела мной. На свете не найти существа чище, благородней, прелестней и желанней, чем поросёнок. Что человеческие отродья по сравнению с ним! Задыхаясь от вожделения, чувствуя, что сердце разорвётся, если немедленно не удовлетворить своё желание, я, извиваясь, стянул с себя штаны. Мой пылающий факел стоял твёрдо, как часовой у Мавзолея. Всё в мире утратило смысл… Не было больше мира. Было лишь это прекрасное дитя свинячей расы и моя любовь к нему! Опустившись на колени перед трогательным трупиком, я стал макать член в тёплую ещё кровь. Как же это было приятно!

– Е… тебя клюшкой! Ты что же тут вытворяешь?!

Проклятье! Я забыл запереться, и вот к чему это привело: в дверях стоит, раскачиваясь маятником, пьянющий хмырь Абрашечка, пузатый лысый приёмщик скота. Какого беса понадобилось ему в ванной? С туалетом перепутал? Или услышал шум? На опухшей роже этого чувырлы ужас и отвращение. Он сам не рад, что застукал меня, и теперь соображает, что делать. Я медленно поднялся с колен. Алые капельки падают с моего стоящего члена. Абрашечка уставился на него, как на диво-дивное. Растерянность его пьяной рожи сменилась похотливенькой улыбочкой. Закрыв дверь, Абрашечка вразвалку подошёл ко мне и, оперевшись на кафельную стенку, вкрадчиво так произнёс:

– Ну? Что делать с тобой будем, сынок? Маньячок ты наш.

Смысл снова вернулся в мир, вернулся в лице пьяного ублюдка Абрашечки. О, как невыносимо, больно и тоскливо стало мне!

– Да, нехорошими делами, мальчик, занимаешься, очень нехорошими. А вдруг узнает кто? Хорошо, что я тебя застукал, я человек неболтливый. Я и сам люблю всякие игры. Например, я очень хорошо играю на трубе.

Гаденько хихикнув, Абрашечка осторожно дотронулся до моего члена.

– А тех трёх дур случайно не ты грохнул? А? Впрочем, никто и не узнает, дай только на трубе разик поиграть.

Я загорелся чёрной злобой к этому похотливому старому козлу. Он осмелился встрять между мной и поросёнком! Он плюнул грязной слюной своей в чистое озеро Любви! Такое не прощается… Уж лучше бы он по-честному настучал на меня!

…С каким наслаждением я убивал Абрашечку! Словно безжалостный ангел возмездия, колбасил я ножом это жирное брюхо, эту подлую физиономию! Его поганую пасть я заткнул своими трусами. В конце ему удалось выплюнуть их, но кричать у него уже не было сил. Захлёбываясь кровавой пеной, Абрашечка просипел: «Мама, мамочка моя…» и отдал концы.

Судьба благоволила ко мне: общага нынче, можно сказать, пустовала. Быстро как мог, я утащил поросёнка и Абрашечку в свою комнату. Так. Только бы Травкину не взбрело в ум вернуться сегодня! Ванную комнату и коридор я тщательно вымыл: и пятнышка кровавого не осталось… Грязную одежду сунул в пакет: завтра утром выкину вместе с Абрашечкой. Поросёнка я разделал на аккуратные аппетитные куски и, упаковав в целлофан, снёс вниз, к комменданту тёте Маше – у неё был холодильник. Тётя Маша уже лыка не вязала, но что от неё хотят – сообразила. Наверняка килограммчик украдёт, ну да чёрт с ним.

Теперь предстояло самое сложное и противное. В моей каморке находился Абрашечка – дохлый и жирный кайфолом. Его предстояло также разрезать на кусочки, упаковать в сумки и, снабдив несколькими кирпичами, завтрашним ранним утром зашвырнуть в местную речушку Яицкую.

Ох, и намаялся же я с этим прохвостом! Пилы у меня не было, а пилить кости обычной ножовкой тяжело даже такому здоровяку, как я. Только поздним вечером, а точнее, уже ночью, работа с Абрашечкой была закончена. Две большие дорожные сумки с ним стояли на полу. Устал я очень. Выпив полбутылки «Рябины на коньяке» и скурив целую пачку сигарет, упал прямо в одежде на кровать и тут же заснул. Снился мне покойник батя. Он скакал верхом на свинье, грозно потрясая вилами, и кричал: «Заколю поросят!». Мы с поросёнком убегали и прятались от него по всему мясокомбинату. Нам мешала Крупская, – она со злорадным смехом палила в нас из карикатурно большого, мультяшного дробовика. Где-то рядом выл Абрашечка: «Мама, мамочка, убей их пожалуйста! Они сделали мне нехорошее!»

Проснулся я от какого-то шороха. Полная луна освещала комнатушку не хуже светильника. Я навострил уши. Шорох послышался вновь – это шуршал ключ в замочной скважине. Дверь с негромким скрипом приоткрылась и в комнату прошмыгнула тень. Вытащив из-под подушки нож, я быстро встал и зажёг свет. Василий Иванович Травкин довольно жмурился, добродушно глядя на меня. Весь с ног до головы в крови, он держал в руке окровавленный топор. Усмехаясь в усы, электрик вдруг в несвойственной ему задорной манере спросил:

– Ну что, привёз от родичей колбаски домашней? Жрать очень хочется.

– Василь Иваныч! Что с тобой? В чём это ты?

– Это? – Оглядев себя, Травкин брезгливо поморщился. – Да шушеру эту внизу на вахте проучить пришлось. Пускать падла, не хотела.

– Вот, – он поднял к потолку пожарный топор, – ещё Достоевский рекомендовал как лучшее средство борьбы с вредными старушками.

Перешагнув через сумки, Василий Иваныч плюхнулся на свою кровать.

– Вот, сегодня снова троих оприходовал. Идём на мировой рекорд. Куда их Джеку-потрошителю до нашего Василя Иваныча! Догоним и перегоним! Вот отдохну малость и пойду дальше план перевыполнять.

– А тут у тебя чего? – Травкин пнул сумку. – Жрачки из деревни понавёз? Молодец!

Он открыл сумку и извлёк из неё Абрашечкину руку.

– Это что? Колбаса? Сосиськи в тесте? Ха-ха-ха! Что-то больно волосатая твоя жратва! Читай завтрашние газеты – я стану знаменит, как Чикатило! Что молчишь, деревенщина? Давай поедим.

Абрашечкина рука, видно, не отличалась хорошим вкусом: пожевав её, Травкин сплюнул и отшвырнул мясопродукт в сторону.

– Дрянь у тебя колбаса! И родичи твои дрянь! И сам ты тоже не лучше! К концу готовься, пацан!..

Вязкая, зеленовато-жёлтушная слюна словно паутина свисала из его рта. Остекленевшие глаза излучали смерть. Всё случилось предельно быстро: топор взбесившегося маньяка-электрика вместо моей головы врубился в дверь и застрял в ней. А вот охотничий нож – тот с хрустом вонзился в травкинское горло по самую рукоять. И никаких рекордов после этого Василь Иванычу побить не удалось.

С тех пор прошло почти полгода. Я вернулся в свою деревню совсем недавно: пока тянулось следствие, надо мной тяготела подписка о невыезде. Василий Иванович Травкин оказался тем ещё типом: ухайдакал кучу народу – то ли десять, то ли пятнадцать человек. Абрашечку тоже списали на него. Нашли у Травкина в вещах дневник, в котором он подробно всё описывал: где, кого, как и зачем. Он мнил себя величайшим убийцей всех времён и народов или что-то в таком духе. Совсем тронутый мужичок был. А с виду так вполне нормальный, приличный человек. Под меня мусора тоже поначалу копали: хотели привлечь за превышение самообороны. Но ни хрена у них не вышло. Адвокат доказал им, дуракам, что я защищал свою драгоценную жизнь, и мне ещё орден нужно дать за уничтожение особо опасного злодея.