Сказки о сотворении мира

— Как же так? — улыбнулся Тарасов, заметив у хозяйской дочери интерес к разговору. — Ну-ка, Илья Ильич, объясните подробнее, чем наши с Мирославой природы отличаются друг от друга?

Илья Ильич закрыл книгу.

— Человек рождается на свет благодаря своему предназначению, — объяснил Ильич. — Оно не зависит от интеллекта, от происхождения, от образования, богатства… Кто-то крутит колеса паровоза, на котором человечество движется в будущее. Кто-то строит паровоз и стоит у руля. Мы с вами, голубчик, можем только стремиться из кочегаров в машинисты и не подозревать о том, что очень редко… исключительно редко на землю приходят люди, которые понимают, для чего творцы творят паровозы и куда они мчатся. Очень редко, уверяю вас! Нам повезет, если раз в своей жизни мы взглянем на такого человека издалека.

Молодая женщина улыбнулась, и старик ожил.

— Душа моя, Мирочка, кто может знать? Вдруг ваше истинное предназначение не там, где вы искали себя. Может быть, вы из тех избранных, кто понимает, зачем живет?

Тарасов гораздо лучше наставника понимал, для чего живет Мирослава. Он чах от зависти к тому счастливцу, которого выберет эта женщина. Он видел уютный свет камина, ухоженных детей и пироги на столе…

— Избранные приходят к нам до сих пор, — прервал его фантазии Лепешевский, — но уже не находят на Земле свое место. В нынешних реалиях такие люди никому не нужны, — он встал из-за стола и поклонился молодой хозяйке. — Благодарю вас, душа моя, за приятное общество, и прошу меня извинить.

Ильич подперся палочкой и пошел в кабинет, но у порога остановился.

— Христианская пропаганда сделала свое дело, — сказал он Тарасову с таким раздражением, словно вина молодого ученого была доказана, — она построила мир, в котором природа человеческая осталась не востребована в своем единственном предназначении, благодаря которому появилась на свет. Человечество наплодило своих гениев и титанов, но ни один из них к избранным не относится. Избранные появляются на Земле и покидают ее, не подозревая о своей роли. Я вам больше скажу, коллега, с приходом в цивилизацию массового христианства лестница к Богу стала гораздо шире и крепче, но потеряла верхнюю ступень… Зайдите ко мне в кабинет.

Хозяйская дочь собрала со стола посуду. Тарасов хотел предложить ей помощь, но дверь в кабинет академика осталась открыта. Ильич уже копался в столе, невежливо было молодому человеку игнорировать приглашение.

Клавдия Виноградова мыла посуду, не замечая присутствия дочери. Мирослава поставила тарелки на стол, не взглянув на мать.

— Может, объяснишь, зачем сбежала из дома? — спросила молодая женщина.

— Нет, сначала ты мне объяснишь, почему на моем диване сидит фашист? — сказала Клавдия и нахмурилась.

— Он не фашист, он хиппи.

— Все хиппи — дети фашистов. Я спрашиваю, что он делает в моей квартире? Ты забыла, что дед с немцами воевал?

— Мама, он даже не немец, он австрияка.

— Гитлер тоже был «австриякой». И отец этого хиппи наверняка воевал. Может, это он ранил деда, ты спроси своего фашиста про его фашиста-отца.

— Он не воевал, — ответила Мира. — Не успел. Русские его сразу в плен взяли, заставили дома строить. Между прочим, те дома стоят до сих пор.

— Возьми тряпку, поди, вытри стол, — приказала мать. Когда дочь вернулась, ее участь была решена. — Мира! — строго сказала Клавдия. — К моему возвращению твои гости должны съехать в гостиницу. А фашисту скажи, что знакомиться я с ним не буду. Если он в свои восемьдесят лет на гостиницу не заработал…

— Ему еще нет шестидесяти.

— А выглядит на все двести. Он наркоман?

— Уже нет.

— Наркоман, алкоголик, и к дочери моей пристает, — ворчала мать, полоща тарелки. — Всю квартиру мне прокурил… и все еще не импотент!

— Это не он, это я к нему пристаю.

— Не надоело еще? — возмутилась Клавдия. — Все надеешься, что он сделает из тебя звезду?

— Я ведь уже объясняла…

— Брось! Это чучело любить не за что. Лучше присмотрись к Даниелю: скромный, симпатичный мальчишка… и смотрит на тебя влюбленными глазами. Сразу видно, что хороший человек. Он француз?

— Итальянец. Мама, он смотрит не на меня, а на Ханта, потому что они любовники. Можешь расслабится. Кому действительно надо волноваться, так это мамаше Даниеля.

Клавдия Виноградова уронила тарелку в раковину.

— Мира! — воскликнула она. — Ты привела в квартиру потомственного фашиста, который к тому же хиппи, наркоман, алкоголик и гей! — но, вспомнив о госте Ильи Ильича, перешла на шепот. — Ты уложила его на фамильный диван с любовником, заниматься срамом, и ждешь, что я выйду к ним с хлебом-солью?

— Мы договорились, что будешь ждать нас в Москве. Договорились или нет?

— Чтобы кофе им в постель подавать?

— Мама, ты вела себя глупо! — напомнила Мирослава. — Но еще не поздно вернуться и все исправить.

— И не проси! Ты видишь, Илья Ильич совсем плох! Сиделка отпросилась, на кого я брошу старика? У него ум за разум заплетается.

— Ничего с Ильичем не случится. Тарасов посидит. Хочешь, я попрошу Тарасова?

— Конечно же… Его колоть надо каждые два чеса. Тарасов его поколет…

— Мама, я же предупредила, что приеду не одна! Ты сказала, что будешь ждать.

— У меня не притон для бесстыдника и оторвы, пусть снимает квартиру!

— Он не трахаться сюда приехал, а Москву смотреть, — объяснила Мира.

— Ну, почему в моей квартире? Почему? Причем тут диван? Что же мне после них обивку менять? На нем твой прапрадед дважды делал предложение твоей прапрабабке, и она его дважды… Ай! — махнула рукой мать, брызнув на дочку средством для мытья посуды. — На этом диване сидели великие люди, возможно, сам император!

— Сдай его в химчистку, — огрызнулась дочь. — И не забудь список сидевших приложить к страховому полису.

— Немедленно попроси своего фашиста убраться. Пусть спит под лестницей, только не у меня. Пока он там, я не вернусь.

— Если б ты не умчалась, как ужаленная… если б вы с Хантом немного поговорили по-человечески, вы бы прекрасно поладили. Хант бы научил тебя делать пасту с пармезаном. Знаешь, как он классно готовит?

— И знать не хочу, — отрезала мать. — Когда я вернусь, квартира должна быть пустой, полы вымыты, ковры выбиты, особенно те, на которых он топтался. Надо же! — сокрушалась женщина. — И Даниель… А какой симпатичный мальчишка! Картинка! И такой же бесстыдник! Он, наверно, модель?

— Какая разница? Мама, если бы ты раз в жизни преодолела себя и посмотрела картины Ханта, ты бы совсем по-другому к нему относилась.

— Видела я кино с твоим Хантом, — заявила мать. — Ничего особенного! Но как ему идет эсэсовский мундир! Будто в нем родился!

— Ну, хватит!

— Тварь, которая не стыдится носить эту форму, в моем доме жить не должна.

— Я говорю про фильмы, которые снимал Хант! Он никогда не снимал про фашистов!

— Сегодня же попроси их обоих, иначе я сама попрошу! Я найду переводчика, который им объяснит!