Сказки о воображаемых чудесах

Я посмотрел вниз, на долину. Эта женщина пробуждала все мои воспоминания. Руки у меня тряслись. Я поднес их ко рту, будто они могли защитить меня от охватившего приступа тошноты.

— Они были животными.

— Если твой друг, профессор Гексли, прав, то и ты животное. И я. Ты поражен. Почему? Потому что я упомянула Гексли? Ты и представить себе не можешь, сколько всего я сделала, уехав с острова. Я тоже занималась у профессора Гексли, о котором ты так часто говорил. Твои описания его опытов сослужили мне добрую службу. Конечно, он думал, что вопросы, которые я задавала ему после лекций, были чисто теоретическими. Он сказал мне, что счастлив найти в юной леди такой научный разум. Он не знал, что меня создал биолог. Можно сказать, что я наточила зубы в биологии. Или что мои зубы сточились о науку.

Когда мы вместе жили на острове после смерти Монтгомери, я рассказывал ей о происхождении и истории жизни на земле. Мы осматривали геологические образования, изучали и каталогизировали то, что находили в приливных озерцах, следили за птицами, что гнездились на острове. На острове не было местных видов более развитых, чем черепахи, которые откладывали там свои яйца, но мы изучили анатомию зверолюдей, которых убивали, и обсуждали их особенности. Я объяснил ей, что именно соединял Моро, как свинью сшивали с собакой или волка с медведем. И я даже красноречиво — как мне тогда казалось — показал, что, должно быть, задумал Моро, как зверь должен был превратиться в человека.

— Ты тоже ими лакомилась.

— Они были моей естественной добычей. Если бы я оставалась тем зверем, что Монтгомери купил на рынке в Аргентине, я бы охотилась за ними без единой мысли, без единого колебания. Но я забегаю вперед. Многие месяцы я жила одна. Я вернулась к прежней жизни — не обликом, но поведением. Я охотилась по ночам, разрывала своих жертв на части, ела мясо сырым. Когда я решила, что творений Моро больше не осталось, я питалась тем, что находила в приливных озерах — рыбой, когда мне удавалось ее поймать, моллюсками (их я разбивала о камни). Я рыла землю в поисках черепашьих яиц. Когда прибыл «Скорпион», я чуть не умирала от голода. На острове ничего не осталось, кроме нескольких кроликов и свино-человека, которому удалось сбежать от меня, да еще крыс, которых я не могла поймать, настолько я ослабела. Рано или поздно они сами бы меня сожрали.

— Они разыскивали обломки «Ипекакуаны». Капитан проявил ко мне особую заботу. Он решил, что я англичанка, что меня схватили пираты, которые грубо со мной обошлись. Эдвард, я должна поблагодарить тебя за то, что ты научил меня изъясняться правильно! Когда я имитировала твое произношение, мне и в голову не приходило, что я одновременно учусь говорить как леди. Более грубый акцент Монтгомери мог мне помешать. Я сказала капитану, что потеряла память. Они отвезли меня в Тасманию, и местный правитель обошелся со мной по-доброму; начали сбор средств в мою пользу. Вообрази себе: все эти англичане и англичанки отдавали свои деньги для того, чтобы я могла вернуться домой, в Англию! Денег оказалось предостаточно: мне хватило на путь до Англии и на хирурга, очень хорошего хирурга, который закончил то, что начал Моро.

— После операции денег у меня не осталось, а в вашем цивилизованном мире без них не обойтись. Но я нашла мужчин, которые соглашались платить деньги за компанию красивой женщины. А ведь я красива, Эдвард, правда? Надо поблагодарить Господина Зверей: я стала его шедевром.

Она улыбнулась, и мне это не понравилось. Ее клыки все еще были длиннее, чем нужно. Иногда, когда я возлегал с ней, она кусала меня. Мне хотелось верить, что это происходило случайно. Но так ли было на самом деле?

— И так я начала учиться. В этой вашей Англии женщине нельзя посещать университет, но на научные лекции ходить можно. Женщина может читать в Британском музее. И если она красива, то может задавать столько вопросов, сколько ее душе угодно, и ученым мужам льстит ее интерес. Я бы даже сказала, Эдвард, что теперь я разбираюсь в биологии лучше тебя. И я собираюсь использовать свои знания. Но мне нужна твоя помощь. Я пришла сюда, — она сделала жест, указывая на окрестные холмы, на птиц, что летали над нашими головами, на облака, что проносились по серому небу, — с самыми низменными целями. Мне нужны деньги. Понимаешь, я задумала один проект. Хирург, который чинил меня, который убирал оставленные Моро шрамы, был русским эмигрантом, евреем, который подвергся гонениям из-за своей религии. Как же вы, люди, любите гонения! Два года я проработала с ним и изучила все, что знал он сам. И теперь — как он благородно заметил — мои умения даже превзошли его собственные. Ваши женщины, которые агитируют за право голоса, считают, что у них должна быть профессия помимо брака. И я тоже хочу себе профессию. Я предполагаю пойти по стопам отца и стать вивисектором.

Я уставился на нее.

Она смотрела вдаль, через холмы; юбка и вуаль развевались по ветру, и она напоминала фигуру на носу корабля. Но куда она направлялась? Труд Моро однажды уже чуть не сгубил нас. Неужели она всерьез собиралась продолжить начатое им?

После его смерти наиболее миролюбивые из зверолюдей постепенно привыкли приходить к нашему участку и обменивать то, что вырастили в своих садах, на нашу муку и соль. Дважды в неделю приходили они и наводняли нашу территорию, напоминая английский рынок вперемешку со зверинцем или картину эпохи Возрождения, изображающую какой-то из кругов Дантова Ада.

Монтгомери отчего-то не заметил, что на территорию пробрались Нерон и волко-медведь Тиберий. Млинг должен был охранять ворота, но на что-то отвлекся. Зверолюди начали понемногу перенимать наши пороки, за что больше всего следует винить Монтгомери. Он приучил их к табаку, который обменивал на еду, а еще, просто чтобы скоротать время, порой вырезал игральные кости, которыми они играли на луковицы, черепашьи яйца и что там еще приносили на обмен зверолюди. Тем утром Млинг играл с ними в кости.

— Почему у нее хлыст? — Услышал я крик и подошел к окну. Обычно в рыночные дни я прятался дома. Мне все еще было неуютно находиться в компании столь многих творений Моро.

Монтгомери стоял у двери склада, в котором хранились наши бочки с табаком, мукой, печеньем и вяленым мясом. Рядом с ним стояла Кэтрин, одетая в точности, как он, с ружьем и хлыстом, заткнутым за пояс. Вокруг толпились зверолюди с товарами, которые они принесли на рынок, а сзади, рядом с воротами, стоял свино-гиена.

— Она одна из нас, одна из сотворенных. Почему у нее ружье? Почему у нее хлыст? Пусть присоединится к своему народу.

Зверолюди стояли, глядя на нее, и я видел, каким любопытством блестели их глаза.

— Почему она не идет с нами? — сказал Катулл, сатир. — У нас мало самок. Почему она не идет жить в наши хижины, работать в наших садах, как другие самки?

— Да, — сказал обезьяно человек. — Пусть живет с нами, с нами, с нами! Она может стать моей самкой.

Затем заговорили другие: они считали, что Кэтрин может достаться им самим.

Я видел, что Монтгомери в замешательстве. Прошлым вечером он допоздна пил и теперь страдал от похмелья. Он не понимал, отчего бунтуют эти обычно мирные зверолюди. Оттуда, где он стоял, свино-гиены видно не было.

Я видел, что Кэтрин положила руку на ружье.

Зверолюди начали пререкаться между собой, споря, кому она достанется. Моро так и не сделал достаточно звероженщин, и они вечно пытались переманить их от одного к другому. Все толкались локтями. Скоро завяжется драка.

Я выступил в дверной проем, а затем вышел из помещения:

— Господин, который отправился жить среди звезд и наблюдает за вами сверху, предназначил ее для другой цели. Она не станет самкой ни одного из вас. Она останется без супруга, но все равно понесет ребенка, который продолжит ваш род. Вот цель, для которой он ее создал. Она станет матерью новой человеческой расы. Склонитесь пред той, что предана столь высокой цели!

Они смотрели на меня не мигая.

— Склонитесь! — сказал я, подняв ружье. Я заметил, как свино-гиена скользнул через ворота.