Сказки (с иллюстрациями)

Человек, с которым беседовал Альмансор, был тронут его горькой участью и сказал:

— Идем со мной и будь спокоен, лекарь не посмеет тебя обидеть, даже если останется сегодня без селедки и салата. Не беспокойся, идем. — С этими словами он взял Альмансора за руку и повел за собой, и хотя у того щемило сердце, когда он вспоминал о лекаре, он все же решился пойти с тем человеком, — столько уверенности было в его словах и манерах. Итак, с корзинкой на руке, шагал он бок о бок с солдатом по разным улицам, и странным казалось ему, что встречные снимали шляпы, останавливались и глядели им вслед. Он сказал об этом своему спутнику, но тот засмеялся и ничего не ответил.

Наконец дошли они до великолепного замка, куда и направился тот человек.

— Разве ты здесь живешь, Petit Caporal? — спросил Альмансор.

— Здесь моя квартира, — ответил тот, — а тебя я отведу к своей жене.

— Ну, живешь ты богато! — продолжал Альмансор. — Султан, должно быть, предоставил тебе даровые покои?

— Ты прав, эту квартиру я получил от императора, — ответил его спутник и повел его в замок.

Там. они поднялись по широкой лестнице, и он приказал Альмансору оставить корзину в роскошном зале, а затем прошел с ним в великолепный покой, где на диване сидела женщина. Он заговорил с ней на чужом языке, и оба смеялись от души, а потом женщина на языке франков принялась расспрашивать Альмансора о Египте. Под конец Petit Caporal сказал юноше:

— Знаешь, лучше всего я сейчас же сам сведу тебя к императору и замолвлю ему за тебя словечко.

Альмансор сильно перепугался, но он подумал о своей горькой доле и о родине.

— Аллах, — обратился он к обоим, — Аллах в минуту предельной опасности придает несчастным мужество, он не покинет и меня, настрадавшегося мальчика. Да, я поступлю, как ты советуешь: я пойду к нему. Но скажи, Caporal, как мне держать себя — пасть ниц, коснуться лбом земли?

Они снова расхохотались и стали уверять, что этого делать не нужно.

— А вид у него страшный и величественный, — расспрашивал он, — что, борода у него длинная? Глаза мечут молнии? Скажи, каков он?

Спутник его снова расхохотался, а затем сказал:

— Лучше я уж не буду тебе его описывать, Альмансор, — сам догадаешься, который он. Укажу тебе только одну примету: когда император в зале, все почтительно снимают шляпы; тот, кто останется в шляпе, и есть император. — С этими словами он взял его за руку и повел в императорский зал. Чем ближе они подходили, тем сильнее колотилось у него сердце, а когда они приблизились к двери, у него задрожали колени. Слуга распахнул двери; там стояли полукругом человек тридцать — все в великолепных одеяниях, шитых золотом и украшенных звездами, как обычно ходят в стране франков самые знатные королевские аги и паши. И Альмансор подумал, что его спутник, одетый так скромно, верно, самый незначительный среди них. Все они обнажили головы, и тогда Альмансор огляделся: у кого на голове шляпа, тот и есть император. Но все поиски его были тщетны. Все держали шляпу в руке, значит, императора среди них не было; тут он случайно взглянул на своего спутника — и что же! — шляпа была у него на голове!

Юноша был поражен, потрясен. Он долго глядел на своего спутника, а затем сказал, тоже сняв шляпу:

— Салем-алейкюм, Petit Caporal! Насколько мне известно, султан франков не я, значит, мне не пристало покрывать Голову; ты же в шляпе, Petit Caporal, уж не ты ли император?

— Ты угадал, — ответил тот, — а кроме того, я твой друг. Припиши свои невзгоды не мне, а несчастному стечению обстоятельств, и будь уверен, что с первым же кораблем ты поплывешь к себе на родину. Ступай теперь к моей жене, расскажи ей про арабского ученого и все, что ты знаешь. Салат и селедку я отошлю лекарю, ты же впредь до отъезда оставайся у меня во дворце.

Так говорил человек, бывший императором; Альмансор же упал ниц перед ним, облобызал его руку и просил прощения, что не признал его сразу, так как в его глазах он совсем не походил на императора.

— Твоя правда, — ответил тот смеясь, — ежели ты императором всего несколько дней, то на лбу у тебя этого не написано. — Так молвил он и сделал ему знак удалиться.

С того дня Альмансор зажил в счастье и довольстве. У арабского наставника, о котором он рассказал императору, он побывал еще несколько раз, лекаря же больше не видал. Несколько недель спустя император призвал его к себе и объявил, что корабль, на котором он собирается отправить его в Египет, готов сняться с якоря. Альмансор был вне себя от радости; он собрался в несколько дней и с легким сердцем, щедро и богато награжденный императором, отправился к морю и пустился в путь.

Но Аллаху было угодно продлить его испытания, невзгодами закалить его мужество, и он не дал ему увидать берега его родины. Другой франкский народ, англичане, вели в ту пору морскую войну с императором. Они отбирали у него все захваченные корабли; и так случилось, что на шестой день пути корабль, на котором плыл Альмансор, обстреляли окружившие его английские суда; он вынужден был сдаться, и весь экипаж пересел на суденышко, которое поплыло вслед за остальными. Но на море так же неспокойно, как в пустыне, где на караваны неожиданно нападают разбойники, убивают и грабят. Тунисские пираты напали на их суденышко, во время бури отбившееся от больших кораблей, захватили его, а весь экипаж отвезли в Алжир и продали в рабство.

Правда, Альмансор попал не в столь тяжелую неволю, как христиане, ибо был правоверным мусульманином, но все же последняя надежда увидать родину и отца исчезла. Так прожил он пять лет у одного богатого человека, где работал в саду и поливал цветы. Но богатый человек умер, не оставив прямых наследников; добро его растащили, невольников поделили, и Альмансор попал в руки работорговца. Тот как раз снарядил корабль, чтобы перепродать своих невольников подороже в других краях. По воле случая я тоже оказался невольником этого работорговца и попал на тот же корабль, что и Альмансор. Там мы узнали друг друга, и там поведал он мне о своей чудесной судьбе. Но, когда мы пристали к суше, я оказался свидетелем неисповедимости путей Аллаха, — мы высадились на его родном берегу, нас выставили на продажу на невольничьем рынке в его родном городе, и, о господин мой! — скажу тебе кратко — купил его родной любимый отец!

Шейх Али-Бану глубоко задумался над этой повестью; она невольно увлекла его, грудь его вздымалась, глаза сверкали, и часто он был готов прервать молодого невольника; но конец рассказа, казалось, не удовлетворил его.

— Ты говоришь, ему теперь было бы около двадцати одного года? — так начал он свои вопросы.

— Мы с ним примерно одного возраста, о господин, двадцать один — двадцать два года.

— А какой город называл он своей родиной, об этом ты ничего не сказал.

— Если не ошибаюсь, — ответил тот, — это Александрия!

— Александрия! — воскликнул шейх. — Это мой сын; где он? Ты не говорил, что он звался Кайрамом? Какие у него глаза — темные? А волосы — черные?

— Так и есть, а в минуты откровенности называл он себя Кайрамом, а не Альмансором.

— Но, заклинаю тебя Аллахом, скажи мне, отец купил его у тебя на глазах, как ты говоришь, он сказал, что это его отец? Значит, это не мой сын!

Невольник ответил:

— Он сказал мне: «Благословен Аллах после столь долгих невзгод; это — рыночная площадь моего родного города». А немного спустя из-за угла показался вельможа, — тогда он воскликнул: «О, какой драгоценный дар небес — наши глаза! Мне привелось еще раз увидеть своего почтенного отца!» Человек же тот подошел к нам, оглядел всех и купил под конец того, с кем все это случилось; тогда он призвал Аллаха, горячо возблагодарил его и шепнул мне: «Вот я опять возвращаюсь в обитель счастья: меня купил мой родной отец».

— Стало быть, это не мой сын, не Кайрам! — молвил шейх, исполнясь печали.

Тогда юноша не мог дольше сдержать свое волнение, слезы радости брызнули у него из глаз, он бросился к ногам шейха и воскликнул:

— И все же это ваш сын — Кайрам-Альмансор, ибо вы, вы сами купили его.

«Аллах, Аллах! Чудо, великое чудо!» — восклицали присутствовавшие и старались протиснуться поближе. А шейх онемел и глядел на юношу, который поднял к нему свое красивое лицо.

— Мой друг Мустафа, — обратился он к старому дервишу, — глаза мне застилает пелена слез, и я не могу разобрать, запечатлелись ли у него на лице черты его матери, в которую мой Кайрам был лицом, подойди и вглядись в него.