Сказки (с иллюстрациями)

Благополучно вернулся он к себе в комнату. Товарищам он рассказал о громадной собаке, караулившей лестницу, о людях, замеченных им мельком, о всевозможных мерах, принятых против них, и в заключение со вздохом сказал: «Не пережить нам этой ночи».

— Я этого не думаю, — возразил студент. — Не такие же дураки эти люди, чтобы из-за ничтожной выгоды, которой они попользуются от нас, решиться загубить жизнь четырех человек. Но нам не следует оказывать сопротивление. Что касается меня, то я потеряю больше всех: мой конь уже в их руках, а всего лишь четыре недели тому назад я отдал за него пятьдесят дукатов; впрочем, я охотно расстанусь со своим кошельком и одеждой, так как, в конце концов, моя жизнь мне всего дороже.

— Вам хорошо говорить, — отвечал извозчик. — Те вещи, которых вы можете лишиться, вы легко вновь приобретете. Я же послан- курьером из Ашаффенбурга, и у меня в повозке много всякого добра, а на конюшне две отличных лошади — все мое богатство.

— Не могу представить себе, чтобы они вас как-нибудь обидели, — заметил оружейный мастер, — ограбление курьера наделало бы слишком много шума и переполоха по всей округе. Но я совершенно согласен с тем, что сказал тот господин. Я лучше отдам сейчас же все, что имею, и клятвенно пообещаю ничего не говорить и никогда даже не пожаловаться, но ради жалкого своего имущества не стану сопротивляться людям, вооруженным ружьями и пистолетами.

Во время этого разговора извозчик вытащил восковые свечи, прикрепил их к столу и зажег.

— Итак, во имя господне, будем дожидаться того, что должно случиться, — сказал он. — Сядемте опять все вместе и будем стараться разговорами отгонять сон.

— Давайте, — отвечал студент, — а так как черед дошел до меня, то я расскажу вам одну историю.

Холодное сердце Часть первая

Кому случиться проезжать по Швабии, тот должен непременно хотя бы не надолго заглянуть в Шварцвальд. Не ради деревьев, хотя и не везде увидишь такое несметное количество великолепных стройных елей, но ради людей, которые до странности выделяются среди остального населения той местности. Они выше обыкновенных людей, широкоплечи, мускулисты, и кажется, будто животворный воздух, по утрам излучаемый елями, наградил их с самой юности более легким дыханием, более ясными очами и более крепким, хотя и суровым, мужеством, чем жителей речных долин и равнины. И не только своим сложением и ростом, но также и обычаями и одеждой они резко отличаются от людей, живущих за пределами леса. Красивее всего одеваются жители баденского Шварцвальда; мужчины отпускают бороду, которая от природы растет под подбородком у каждого из них, и их черные кафтаны, их невероятной ширины шаровары, заложенные в мелкую складку, их красные чулки и островерхие шляпы с широкими полями придают им известное своеобразие, и в то же время некую строгость и достоинство. Там люди занимаются обычно стекольным мастерством; делают они также и часы и разносят их чуть ли не по всему свету.

По другую сторону леса живет часть той же народности, но их занятие выработало у них другие обычаи и привычки, чем у стекольных мастеров. Они торгуют своим лесом; они валят и обрубают ели, сплавляют их по Нагольду и Неккару, а от верховьев Неккара по Рейну, вплоть до самой Голландии, и у моря знают шварцвальдцев и их длинные плоты; они останавливаются в каждом городе, лежащем у реки, и гордо ждут, не купят ли у них их бревна и доски. Но самые крепкие и длинные балки они за большие деньги продают мингерам [11] , которые строят из них корабли. Эти люди привыкли к суровой бродячей жизни. Самая большая их радость — это спускаться на плотах по течению рек и пешком подниматься назад, вдоль по берегу. Потому-то их праздничный наряд столь отличен от одежды стекольных мастеров другой части Шварцвальда. Они носят кафтаны из темной парусины; на широкой груди — зеленые помочи шириною в ладонь, штаны из черной кожи, из кармана которых торчит медная линейка — знак их отличия. Но их гордость и счастье составляют их сапоги, и, вероятно, ни в одной части света не существует моды носить такие огромные сапожищи, ибо их можно натянуть на две пяди над коленом, и плотогоны могут в них ходить в воде глубиною в три четверти аршина, и ноги все-таки остаются у них сухими.

11

Голландцам (Прим. ред.)

Еще совсем недавно обитатели этого леса верили в лесных духов, и только в последнее время удалось рассеять это их нелепое суеверие. Но удивительно, что и лесные духи, которые, по преданию, живут в Шварцвальде, тоже одеваются по-разному. Так уверяли, что Стеклянный Человечек, добрый маленький дух ростом в четверть фута, показывается людям всегда не иначе, как в островерхой шляпке с широкими полями, в кафтане и шароварчиках и в красных чулочках. Зато Голландец Михель, который бродит по другую сторону леса, показывается в образе широкоплечего великана и одет, как плотогон; и многие из видевших его утверждали, что не хотели бы из своего кармана оплачивать тех телят, чьи кожи идут ему на сапоги. «Эти сапоги так велики, что обыкновенный человек мог бы влезть в них по шею», — говорили они и уверяли при этом, что ничуть не преувеличивали.

С этими лесными духами у одного молодого шварцвальдца вышла однажды удивительная история, которую я вам и хочу рассказать. Жила раз в Шварцвальде вдова, госпожа Барбара Мунк; муж ее был угольщиком, и после его смерти она стала приучать мало-помалу своего шестнадцатилетнего сына к тому же ремеслу.

Молодой Петер Мунк, статный парень, который и при жизни отца не видал ничего другого, соглашался всю неделю напролет просиживать у дымящейся угольной ямы или, весь черный и измазанный сажей, людям на страх, разъезжать по городам и продавать уголь. Но у угольщика остается много времени для размышлений о себе и о других, и когда Петер Мунк сидел у своего костра, темные деревья и глубокая тишина леса вокруг располагали его сердце к слезам и непонятной тоске. Что-то огорчало, что-то сердило его, — он и сам не знал, что именно. Наконец он догадался, что его сердит, — его ремесло. «Жить черным одиноким угольщиком! — сказал он себе. — Что за несносная жизнь! Как почитаемы всеми стекольные мастера, часовщики, даже музыканты в воскресный вечер! А когда Петер Мунк, чисто умытый и наряженный в праздничный отцовский кафтан с серебряными пуговицами, в новых красных чулках появится где-нибудь, идущий следом за ним подумает: «Кто же этот статный парень?» — и похвалит про себя чулки и его молодецкую поступь, — но когда пройдет мимо и оглянется, то, конечно, скажет: «Ах, это только Мунк Петер — угольщик».

Также и плотогоны по ту сторону леса были предметом его зависти. Когда эти лесные великаны приходили к ним в своей живописной одежде, навесив на себя в виде пуговиц, пряжек и цепочек около полцентнера серебра, и когда они, широко расставив ноги, с важными лицами глядели на танцы, бранились по-голландски и, как самые знатные мингеры, курили аршинные кельнские трубки, то Петеру каждый такой плотогон казался олицетворением счастливого человека. Когда же такой счастливец запускал руку в карман, целыми пригоршнями извлекал оттуда крупные талеры и разыгрывал в кости старинную монету в шесть батценов, выбрасывая то пять, то десять гульденов, у него мутилось в голове, и он, печальный, тащился в свою хижину» Ибо нередко в праздничный вечер то один, то другой из этих «дровяных господ» проигрывал у него на глазах больше, чем бедный Мунк-отец зарабатывал за целый год. Было, в сущности, трое таких людей, которые особенно интересовали его; только он никак не мог решить, кто из них достоин наибольшего удивления. Один был большой плотный мужчина с красным лицом и считался в округе самым богатым человеком. Его звали «толстый Эзехиэль». Два раза в год отправлялся он со строевым лесом в Амстердам, и всегда ему удавалось продать его дороже других на столько, что когда все остальные возвращались домой пешком, он важно плыл вверх по течению. Второй был самый длинный и самый худой человек во всем лесу. Этого звали «худой Шлуркер», и Мунк завидовал его необычайной смелости. Он противоречил самым почтенным людям. Когда в харчевне бывало тесно, он занимал места не меньше, чем четыре толстяка, так как он или опирался обоими локтями на стол, или протягивал вдоль скамьи одну из своих длинных ног. И все же никто не смел ему противоречить, так как у него было чудовищно много денег. Третий был молодой красавец, танцевавший лучше всех по всей той местности и потому прозванный королем танцев. Раньше он был бедным человеком и служил в работниках у лесоторговцев. И вдруг он страшно разбогател; одни говорили, будто он нашел под старой елью горшок с деньгами; другие утверждали, что он недалеко от Бингена на Рейне острогой, которой плотогоны накалывают рыб, подцепил тюк золотых монет и что тюк этот составляет часть великого клада Нибелунгов, который лежит там на дне. Одним словом, он неожиданно разбогател, и все, от мала до велика, стали почитать его, как принца.

Об этих трех людях часто думал угольщик Мунк Петер, одиноко сидя в еловом лесу. Правда, у всех троих был один порок, который делал их ненавистными людям. То была их непомерная жадность, их бессердечие к должникам и бедным, — а шварцвальдцы предобрый народ. Но известно, как бывает в таких случаях: если за жадность их ненавидели, то за их деньги они все-таки были в почете, ибо разве кто-нибудь, кроме них, мог так бросаться талерами, словно деньги можно натрясти, как шишки с елок?

«Так дальше не может продолжаться, — сказал однажды Петер сам себе. Он был глубоко опечален, так как накануне был праздник и весь народ собрался в трактире. — Если я скоро не разбогатею, я над собой что-нибудь сделаю. Ах, если бы я был так же богат и уважаем, как толстый Эзехиэль, или так же смел и могуществен, как длинный Шлуркер, или так же известен и мог бы бросать музыкантам талеры вместо крейцеров, как король танцев. Но откуда только у парня такие деньги?» Он перебирал в уме всяческие средства, как раздобыть деньги, но ни одно ему не нравилось. Наконец, вспомнились ему также предания о людях, которые в прежние времена становились богатыми благодаря Голландцу Михелю или Стеклянному Человечку. Когда еще был жив его отец, их часто посещали разные бедные люди, и они долго и пространно толковали о богатых и о том, как кто разбогател. В этих рассказах большую роль играл Стеклянный Человечек. При старании он даже мог, пожалуй, припомнить стишки, которые нужно было произнести среди леса, на пригорке, поросшем елями, чтобы он явился. Начинались они так:

В зеленом еловом лесу охраняешь ты клад, Ты был стариком уже много столетий назад. Повсюду владыкою ты, где бы ельник густой ни стоял…

Но сколько он ни напрягал своей памяти, окончания стихов он никак не мог вспомнить. Он часто говорил себе, что надо спросить кого-нибудь из стариков, как звучит это заклинание, но каждый раз его удерживал страх выдать свою тайную мысль. Он думал также, что это сказание о Стеклянном Человечке не очень известно и что стишки эти знают только немногие, так как богатых людей в лесу мало, и потом, почему же отец его и другие бедняки сами не попытали счастья? Как-то раз он навел свою мать на разговор о Стеклянном Человечке, и она рассказала ему все, что он и без того знал. Она также помнила только первую строчку стишков и рассказала ему под конец, что человечек показывается только тем людям, которые родились в воскресенье между одиннадцатью и двумя часами пополудни. Это заклинание подходило к нему, если бы только он его помнил, так как он родился в воскресенье в полдень.

Как только угольщик Мунк Петер услыхал это, он, от радости и от нетерпения поскорее пуститься на поиски счастья, был совсем вне себя. Ему казалось достаточным знать хоть часть стишков и быть рожденным в воскресенье; Стеклянный Человечек должен показаться ему. Поэтому, распродав свой уголь, он не стал разводить новый костер, а надел парадную куртку отца и новые красные чулки, взял воскресную шляпу и пятифутовый терновый посох и простился с матерью: «Мне нужно в город, в воинское присутствие. Мы скоро будем тянуть жребий, кому идти в солдаты, и вот я хочу еще раз напомнить начальнику, что вы вдова и что я ваш единственный сын».

Мать одобрила его решение, он же отправился на еловый холм, расположенный на самой высокой вершине Шварцвальда; в двух часах пути в окружности не было тогда ни деревни, ни даже хижины, так как суеверные люди считали, что там нечисто. Также, несмотря на то, что. кругом росли высокие и прекрасные ели, дрова на том участке рубили неохотно, ибо часто у дровосеков, которые там работали, топоры соскакивали с топорищ и врезались им в ногу или же деревья так быстро падали, что увлекали за собой людей, калечили и даже убивали их; к тому же и самые лучшие деревья этого места шли только на топливо, так как плотогоны никогда не брали ни одного ствола оттуда для своих плотов, ибо существовало поверье, что и человек и дерево погибнут, если хоть одно бревно будет взято с холма. Оттого и росли деревья на еловом холме так густо и так буйно, что даже в ясный день там было почти так же темно, как ночью, и Петер Мунк невольно содрогался от страха; он не слышал ни одного голоса, никаких шагов, кроме своих собственных, ни звука топора, — казалось, даже птицы неохотно залетали в эти густые лесные сумерки.