Сказки века джаза (сборник)
Шрифт:
Но в Джоне проснулось любопытство.
– О более приятном? – переспросил он. – А что же здесь неприятного? Девушки были невоспитанные?
К его великому удивлению, Любочка вдруг расплакалась.
– Ну… Ведь в этом… В этом-то и была… проблема. Я к ним… к некоторым… так сильно привязывалась… И Жасмин тоже, но она все равно продолжала их приглашать… Я ее никогда не могла понять…
В сердце Джона вдруг родилось мрачное подозрение.
– Ты хочешь сказать, что они рассказали – и твой отец их… устранил?
– Хуже, гораздо хуже… – судорожно вымолвила она. – Отец никогда не рискует. А Жасмин продолжала писать им приглашения, и с ними было так
Печаль захватила ее целиком.
Ошеломленный ужасным признанием, Джон так и остался сидеть с разинутым ртом, чувствуя, как все нервы у него внутри трепещут, будто на позвоночном столбе уселась целая стая маленьких воробьев.
– Ну вот, я тебе сказала, а не должна была говорить… – произнесла она, неожиданно успокоившись и вытирая свои голубые глаза.
– То есть ты хотела сказать, что твой отец убивал их до отъезда?
Она кивнула:
– Как правило, в августе или же в начале сентября. Мы, естественно, должны были сначала получить от них максимум удовольствия.
– Отвратительно! Да как… Нет, я, наверное, схожу с ума! Ты что, правда признаешься мне, что…
– Да, – перебила его Любочка, пожав плечами. – Не могли же мы навсегда заточить их здесь, как этих авиаторов? Они бы стали для нас вечным укором. И нас с Жасмин всегда жалели, потому что папа всегда делал это раньше, чем мы ожидали. Так можно обойтись без прощальных сцен.
– Так вы их убивали! Фу! – воскликнул Джон.
– Все было очень деликатно! Им вводили яд во сне, а семьям всегда сообщали, что они скончались от скарлатины в Бьютте.
– Но… Я никак не могу понять, зачем же вы продолжали их приглашать?
– Я не приглашала! – выпалила Любочка. – Я никогда никого не приглашала. Это Жасмин. И им всегда было у нас очень хорошо. Ближе к концу она всегда дарила им самые лучшие подарки. Я, наверное, тоже буду приглашать гостей – я смогу себя перебороть. Не можем же мы позволить такой неизбежной вещи, как смерть, стоять у нас на пути, пока мы живы и хотим получать от жизни удовольствие! Подумай, как же здесь было бы тоскливо, если бы у нас никогда не было гостей. И папа, и мама пожертвовали своими лучшими друзьями, как и мы!
– И ты, – громко обвинил ее Джон, – и ты позволила мне любить тебя, и притворялась, что тоже любишь меня, и говорила о свадьбе, и все это время ты совершенно точно знала, что мне никогда не уйти отсюда живым!
– Нет! – горячо возразила она. – Уже давно нет. Поначалу – да. Ты ведь был здесь. Я ничего не могла с этим поделать, и я подумала: пусть твои последние дни пройдут приятно для нас обоих. Но затем я в тебя влюбилась, и я… Мне действительно жаль, что тебя придется… Тебя придется похоронить, хотя уж лучше тебе лежать в могиле, чем целовать какую-нибудь другую девушку!
– Да что ты, правда? Неужели лучше?! – яростно воскликнул Джон.
– Гораздо лучше. Кроме того, я слышала, что девушке гораздо приятнее быть с парнем, за которого она никогда не сможет выйти замуж. Ах, зачем же я тебе все рассказала? Я, наверное, испортила тебе весь твой отдых, а нам с тобой было так хорошо, пока ты ничего не знал. Я так и знала, что все это тебя сильно огорчит!
– Да что ты! Неужели?! – голос Джона дрожал от гнева. – Хватит уже, я слышал достаточно. Если у тебя гордости и приличия ровно столько, чтобы закрутить романчик с парнем, который для тебя все равно что живой труп, то я тебя больше знать не хочу!
– Ты не труп! – в ужасе возразила она. – Ты никакой не труп! Не говори мне, что я целовалась с трупом!
– Я ничего подобного не говорил!
– Говорил!
Ты сказал, что я целовалась с трупом!– Не говорил!
Они разговаривали на высоких тонах, но неожиданная помеха заставила их немедленно умолкнуть. Кто-то шел по тропинке по направлению к ним, и мгновение спустя розовые кусты раздвинулись, и перед ними возникло красивое пустое лицо Брэддока Вашингтона, посмотревшего на них своими умными глазами.
– Кто это целовал труп? – с явным неодобрением спросил он.
– Никто, – быстро ответила Любочка. – Мы просто шутили!
– А что это вы вообще тут вдвоем делаете? – резко спросил он. – Люба, ты должна… Должна читать книгу или играть в гольф с сестрой! Так иди читай! Или играй в гольф! И не вздумай попасться мне здесь на обратном пути!
Затем он поклонился Джону и пошел дальше.
– Видишь? – сердито сказала Любочка, когда утихли его шаги. – Ты все испортил. Мы больше не сможем встречаться. Он не позволит мне больше с тобой встречаться. Он бы тебя отравил, если бы знал, что мы любим друг друга.
– А мы уже не любим! – отчаянно воскликнул Джон. – Так что он может больше об этом не беспокоиться. Мало того: ты себя не обманывай и не думай, что я здесь останусь. Через шесть часов я уже буду за этими горами на пути домой, даже если мне придется прогрызть туннель сквозь скалы!
Они оба встали, и когда он это произнес, Любочка подошла к нему ближе и взяла его под руку:
– Я тоже иду!
– Да ты с ума сошла…
– Я пойду, не сомневайся, – не терпящим возражения тоном перебила она.
– Ты совершенно точно никуда не пойдешь. Ты…
– Очень хорошо, – тихо промолвила она. – Тогда я сейчас догоню отца и все ему расскажу.
Побежденный Джон собрался с силами и выдавил из себя слащавую улыбку.
– Очень хорошо, милая, – безуспешно пытаясь вложить в непослушный голос чувство, согласился он, – мы пойдем вместе.
Любовь вновь вернулась и безмятежно поселилась в его сердце. Она принадлежала ему – она пойдет с ним и разделит с ним все опасности. Он обнял ее и страстно поцеловал. В конце концов, она его любила, и она действительно его спасла!
Обсуждая детали, они медленно пошли обратно к вилле. Они решили, что, поскольку Брэддок Вашингтон видел их вместе, лучше всего будет бежать следующей ночью. Тем не менее за ужином губы Джона были необычайно сухи, и от волнения он опрокинул большую ложку павлиньего супа «не в то горло». Одному из помощников дворецкого пришлось его унести в комнату, отделанную бирюзой и соболями, и там стучать по спине, что очень рассмешило Перси.
Далеко за полночь тело Джона судорожно дернулось, и он вдруг сел прямо, уставившись в навевавшие дремоту завесы, которыми были задрапированы стены спальни. Со стороны квадратов синей тьмы, которыми казались открытые окна, до него донесся слабый далекий звук, поглощенный порывом ветра до того, как в его памяти, покрытой тучами неспокойных снов, возник хоть какой-нибудь отголосок. Однако резкий шум, последовавший за ним, прозвучал ближе; его источник находился прямо за стеной комнаты: щелчок поворачиваемой ручки двери, шаг, шепот, – он не был уверен. Внизу живота возник тяжелый комок, все тело сразу же заболело – так сильно он напрягся, стараясь расслышать. Затем одна из завес будто бы растворилась в воздухе, и он увидел замерший у двери нечеткий силуэт: едва очерченную и слабо видневшуюся во тьме фигуру, сливавшуюся со складками драпировки так, что казалось, будто она сильно искривлена, как отражение в грязном стекле.