Сказки здравомыслящего насмешника

Добравшись до клада, он бросил на него два зорких взгляда, напрягся всем телом, приподнялся и вонзил зубы в первую попавшуюся золотую монету.

Один из зубов сломался.

Кардуон отпрянул, потом возвратился к кладу уже не так стремительно, попытался раскусить монету уже не так резво.

«Они дьявольски сухие, — подумал он. — Ах! те кардуоны, которые копят вот такие кусочки морковки для своего потомства, напрасно не кладут их во влажное место, где морковь сохранила бы свои питательные свойства! Нужно признать, — добавил он, — что род кардуонов, пожалуй, отстает в развитии! Что же до меня, то я давеча пообедал и, благодарение Богу, не имею нужды набрасываться на скверную пищу, как какой-нибудь кардуон из простонародья, поэтому перетащу-ка я этот провиант под большое дерево посреди пустыни, в траву, смоченную небесной росой и родниковой влагой; я усну рядом на мягком и нежном песке, согреваемом первыми лучами восходящего солнца, а когда неуклюжая пчела вылетит спросонья из цветка, в котором провела ночь, и, кружась, как безумная, разбудит меня своим жужжанием, я примусь за царский завтрак — самый вкусный завтрак из всех, какие доводилось пробовать кардуону».

Кардуон, о котором я веду речь, не бросал слов на ветер. Как он сказал, так и сделал — а это немало. К вечеру весь клад, перетащенный монета за монетой на новое место, преблагополучно покоился на прекрасном ковре из мха, прогибавшемся под его весом. Огромное дерево, усыпанное цветами и листьями, простирало над ним пышные ветви, словно приглашая прохожих отдохнуть в покое и прохладе.

И утомившийся кардуон мирно уснул, мечтая о свежих корешках.

Такова история кардуона.

Глава 2 КСАЙЛУН

На следующий день забрел в те места бедный дровосек Ксайлун, привлеченный мелодичным журчанием ручейка и свежим, радостным шуршанием листвы. Этот приятный уголок пришелся по душе Ксайлуну, который был ленив от природы и, направляясь в лес, никогда не спешил до него добраться.

Поскольку немногие знали Ксайлуна, я скажу вам, что он был один из тех несчастных, которых природа, кажется, рождает на свет только для прозябания. Человек неуклюжего сложения и невеликого ума, но, впрочем, простодушный и добрый, он был неспособен творить зло, неспособен замыслить злое дело, неспособен даже упрекнуть в злом умысле других, чем с самого детства смущал и огорчал своих родных. Ксайлуна обучили ремеслу дровосека: ведь постоянные унижения с юных лет приохотили его к жизни уединенной, а слабость ума сузила круг доступных ему занятий. В городе беднягу прозвали «дурачок Ксайлун»; дети бегали за ним по улицам и донимали злыми насмешками; они кричали ему вслед: «Дорогу, дорогу честному Ксайлуну, самому любезному из всех дровосеков, когда-либо орудовавших топором, — он идет в лес толковать про разные премудрости со своим двоюродным братцем кардуоном. Ай да Ксайлун!»

Слыша эти речи, родные братья Ксайлуна прятались по домам, краснея от стыда и обиды.

Но Ксайлун не обращал на них никакого внимания, а детям отвечал улыбкой.

Ксайлун привык считать, что главной причиной этого презрения и ежедневных насмешек служит бедность его одежды; ведь ни один человек на свете не считает сам себя слабоумным; Ксайлун решил, что кардуон, красивейший между всех жителей земли в те часы, когда он греется на солнце, есть избранник Божий, и втайне надеялся, заручившись дружбой кардуона, раздобыть что-нибудь из его парадного платья и, как ни в чем не бывало пройдясь в новом наряде по улицам родного города, поразить воображение земляков.

«К тому же, — добавлял Ксайлун, размыслив обо всех этих материях так подробно, как только позволял ум Ксайлуна, — кардуон, говорят, приходится мне двоюродным братом; да я и сам это замечаю, недаром ведь я испытываю такую приязнь к этому почтенному созданию. Раз родные мои братья отталкивают меня и презирают, значит, нет у меня никого ближе, чем кардуон, и, если он примет меня, я хочу жить с ним, пусть даже я только на то и годен, чтобы каждый вечер готовить ему просторное ложе из сухих листьев, аккуратно подтыкать ему одеяло, когда он заснет, и разводить в его спальне ясный и жаркий огонь, когда наступят холода. Возможно, кардуон состарится раньше меня, — продолжал рассуждать Ксайлун, — ведь когда я был еще совсем мал, он был уже проворен и красив, и мать показывала его мне со словами: „Смотри, вот кардуон!“ Я знаю, слава Господу, как потребны больному уход и ласка. Жаль только, что кардуон такой гордец».

В самом деле, кардуон не отвечал Ксайлуну взаимностью. Завидев дровосека, он молниеносно спасался бегством и, лишь укрывшись в песке за холмиком или камнем, останавливался и устремлял на Ксайлуна глаза, сверкавшие ярче карбункулов.

Тогда Ксайлун, молитвенно сложив руки на груди, говорил ему с величайшим почтением:

— Ах, братец, зачем вы бежите от меня, ведь я вам друг и кум! Мне ничего другого не нужно, кроме как следовать за вами и вам служить; я бы рад был служить своим братьям и умереть за них, но они совсем не так красивы и не так любезны, как вы. Не уподобляйтесь же им, не отталкивайте от себя вашего верного Ксайлуна, если вам надобен хороший слуга.

Но кардуон все равно убегал, а Ксайлун возвращался домой в слезах оттого, что двоюродный братец кардуон опять не захотел с ним говорить.

В тот день, о котором мы ведем речь, мать рассердилась на Ксайлуна; она ударила его и выгнала из дома.

— Ступай прочь, негодник! — сказала она. — Иди к своему братцу кардуону, другой родни ты недостоин!

Ксайлун, по обыкновению, покорился и отправился на поиски своего братца кардуона.

— Ну и ну! — сказал он, подойдя к дереву с густой кроной. — Чудны дела твои, Господи… Братец кардуон заснул под сенью этого дерева, у родника, дающего начало множеству ручьев, а ведь это не в его правилах! Какой удобный случай дождаться, пока он проснется, и обсудить с ним все наши дела. Но что же такое он здесь хранит и для чего ему все эти забавные штучки из желтого свинца, если не для того, чтобы сделать еще красивее его наряд? Не иначе как он задумал жениться. Даю слово Ксайлуна, кардуоны тоже пускаются на хитрости; ведь все это железо с виду очень грубое, и любой кусочек старого камзола моего братца выглядит в тысячу раз лучше. А все ж таки, если кардуон будет нынче разговорчивее, чем обычно, я спрошу, что он сам думает обо всем этом; а покамест посплю-ка я здесь, подле него, ведь сплю я чутко и проснусь одновременно с ним.

Ксайлун уже собирался лечь, как вдруг в голову ему пришла одна мысль: «Ночь сегодня прохладная, а братец кардуон не то что я, он не привык спать на берегу ручья, под сенью деревьев. Утренняя свежесть может ему навредить».

Ксайлун снял куртку и тихонько, со всевозможными предосторожностями прикрыл ею кардуона, боясь, что тот проснется. Кардуон не проснулся.

После этого Ксайлун заснул глубоким сном, мечтая о дружбе с кардуоном.

Такова история Ксайлуна.

Глава 3 ФАКИР АБХОК [56]

На следующий день забрел в те места факир Абхок, который делал вид, будто совершает паломничество, а на самом деле искал себе какой-нибудь факировой поживы.

Подойдя к роднику, чтобы передохнуть, он заметил клад, окинул его взглядом и тотчас подсчитал на пальцах его стоимость.

— Вот нежданная милость, — воскликнул факир, — какою всемогущий и милосерднейший Господь вознаградил меня наконец после стольких лет испытаний: он привел меня к этому кладу, а чтобы мне легче было им завладеть, не дал ему других стражей, кроме безобидной ящерицы и слабоумного мальчишки!

56

Имя факира восходит к латинскому выражению «Ab hoc et ab hac» (так и сяк, кстати и некстати); вторая часть этого выражению послужила именем для следующего персонажа сказки — доктора Абхака.

Должен сказать, что факир Абхок прекрасно знал в лицо Ксайлуна и кардуона.

— Да будут благословенны небеса, — прибавил он, усевшись на песок в нескольких шагах от клада. — Прощай, платье факира, прощайте, долгие посты и жестокие умерщвления плоти. Я переменю страну и привычки и куплю в первом же царстве, которое придется мне по нраву, какую-нибудь богатую провинцию. Я поселюсь во дворце и стану наслаждаться жизнью в окружении красавиц-рабынь, среди цветов и благовоний, стану нежиться под звуки мелодичных инструментов и наполнять превосходным вином самую глубокую из моих золотых чаш, а больше ничего делать не буду. Я старею, а хорошее вино веселит сердца стариков. Однако мне кажется, что клад этот очень тяжел, а такому могущественному вельможе, как я, повелевающему толпою слуг и бесчисленным войском, не подобает опускаться до ремесла носильщика, пусть даже меня никто не увидит. Если государь желает добиться уважения подданных, он должен уважать сам себя. Вдобавок этого мужлана, судя по всему, как раз и послали сюда для того, чтобы он прислуживал мне, а поскольку он силен, как бык, ему не составит труда донести мое золото до ближайшего города, а там я подарю дурачку свое старое платье и дам ему мелких монет, какие в ходу у простолюдинов.

Произнеся этот прекрасный внутренний монолог, факир Абхок, твердо уверенный, что ему не стоит опасаться ни кардуона, ни жалкого Ксайлуна, который смыслит в кладах не больше кардуона, перестал сопротивляться одолевавшей его дремоте и заснул с гордым видом, мечтая о своей провинции, о своем гареме, населенном самыми восхитительными красавицами Востока, и о своем вине из Шираза, пенящемся в золотых чашах.

Такова история факира Абхока.

Глава 4 ДОКТОР АБХАК