Сказы

Улыбнулся Петр и черный ус покрутил.

Иван стоит руки по швам, ждет, что дальше будет. Царь и дает ему те же самые загадки, на которых Фемер прогорел.

— Подумай, тонко прясть — долго ждать, коли нехватит ума, сразу откажись. Не люблю того, кто не по своей силе кладь поднять хочет.

Иван на попятную не пошел и прямо ответ выкладывает:

— Когда рубашка рождается, она в старательных руках нуждается, идет в мялку, на прялку, на стан да в чан. А когда человек на свет появляется, прежде всего в пеленках нуждается да в свивальнике. А лапотьице с пеленкой, окромя ткача, выткать некому.

— Пожалуй, верно, — усмехнулся царь.

— Как ткач без челнока — не ткач, так и солдат без хорошей амуниции — не солдат. Без челнока и золотые руки полотен не наткут, без добротной парусины и ладные корабли не поплывут. Когда солдат в поход собирается, рубахой да портками запасается. Выходит, и на войне без ткача не обойтись.

Царь и за второй ответ похвалил солдата.

— А скажи-ка, без чего похорон не бывает? — дает он третью загадку.

Иван и тут нашел, что сказать.

— Ваше величество, ясно дело: как без пряжи холсты не соткешь, так и на тот свет прежде смерти не попадешь. Но и без савана на тот свет не берут. А кто саван соткал, сами ведаете, — ткач.

Царь Петр только головой покачал.

— Ладно ты, Иван, смекнул, вижу, что и народ свой и свою сторону шибко любишь.

И спрашивает царь его:

— Теперь скажи ты мне, где полотно хорошее на паруса раздобыть и кого послать за ним?

Иван отвечает:

— Лучшее полотно в хамовных дворах на Москва-реке, а також в сельце Иванове, ваше величество, а за ним пошли меня.

— А много ли тебе денег на полотно дать? — спрашивает царь.

— Пять рублей.

Взял Иван из государевой казны пять рублей, чтобы щей в трактире по дороге похлебать, и погнал в Иваново. А уж снега почернели, грачи прилетели, весна, скоро и корабли на воду спускать.

Как закатился солдат в Иваново, перво-наперво весь народ созвал — и хозяев, и прях, и тках. Встал на возок, снял шапку, а золотое шитье позументное на его шинели так и сияет. Поклонился честному народу и такую речь повел:

— Швед на нас обозлился, хочет все земли у нас отнять. В море выплыл, силой похваляется, в Питер завтракать собирается, в Москву к обеду поспеть хочет и все наши города огню предать. Царь корабли снастит, плыть навстречу недругу, а парусов нет. Вся надежда на вас, парусянщики. Соткем хорошие полотна — поможем выгнать ворога с земли русской, не соткем — останутся петровы корабли без парусов, а мы пропадем!

Во всех светелках, на всех заводах полотных Ивана знали. Зашевелился народ. И хозяева, и купчишки, и ткачи простые потащили к Ивану полотна свои наилучшие, что иглой не проколешь, гвоздем не проткнешь. Столько за день нанесли, что и на тысяче подвод не свезешь. Дают и ни копейки с Ивана не спрашивают.

Погнал Иван возы к Питеру да по дороге смекнул и завернул к тому самому купцу, где парусину Павла Веретенникова Фемер сбыл. Строгонько повел себя Иван с этим купцом, петровым указом припугнул: как ни вертелся купец, а пришлось уступить Ивану, и эти десять возов парусины Иван выручил, поехал из ворот да кнутом на прощанье купцу погрозил: смотри, мол, шельма, другой раз не попадайся.

Ну и привез добреца Петру обоз неисчислимый. А полотна — лучше не сыщешь. Тысячу человек засадил царь паруса шить. Сшили, сразу и подняли. Как раз угодили: лед на реке только-только сошел.

Тут царь про Фемера вспомнил, велел его привести.

Привели. Царь и говорит ему:

— Ездил ты за полотнами, царю радел, да не в ту сторону глядел. Вот и не нашел то, что нужно. Глянь на мои паруса! Без твоей Силезии обошлись!

А Фемер — свое: царю грамотку сует.

— Это, — говорит, — три отгадки. Пока сидел, все твои загадки осилил.

Петр прочитал бумажку и обратно немцу отдал.

— Береги, это тебе на память. Хорош ответ, да не тобой придуман.

И никакого снисхожденья не дал Фемеру за сию плутню.

А шведов так тогда наши пуганули с новых-то кораблей, что те еле ноги унесли.

Иван много благодарностей получил от царя за верную службу отечеству. Так и оставил его Петр в генералах.

Шаль с кистями

Фабриканты ивановские, бывало, кто чем славился: кто платками, кто салфетками, кто плисом. А Куваев, так тот одно время шалями всех забил. У Гарелина какие мастера были, а по-куваевски все же не умели печатать.

Душой всему на куваевской фабрике был Илюха, заглавный колорист и расцветщик незаменимый.

Прежде-то недалече от Покровской горы такое веселительное заведение было, вроде театра. Что там творилось по базарным дням, а пуще всего на масленице!

Вот однажды в те поры певица в город заявилась. Чтобы послушать ее, у самых дверей одну скамейку для хозяйских служащих отвели. На эту скамью и пробрался Илья. Больно уж он любил послушать, как поют.

Певица вышла, глядят все: наряды на ней самоцветными камнями горят, переливаются. Каких только тут камешков не пристроено. Туфли серебряные, с золотыми застежками. Платьем пикеневым в аграмантах пол метет. Но не это народу в диво. Накинута на ней манерная, битная золотым и серебряным выбором шаль, кисти до полу, да какая шаль!

Ну, похлопали приезжей, петь она принялась. Сразу все притихли. Спела. Еще просят. И, почитай, раз пятнадцать принималась. Илюха радовался: все ладони сбил, сам себя не помнит, ровно на седьмое небо угодил, глаз с певицы не сводит. Тянется и тянется вперед, хочется ему наперед выскочить, — да как ты выскочишь? Там люди другой расцветки. Хоть Илюха и был мастер знаменитый, но все ж сорт для него неподходящий впереди-то.

Захотел Илюха сказать певице ласковое слово, да говорить красно не умел: такой уж уродился. Про себя знает, что хочет, а сказывать станет — в двух словах запутается, собьется и только рукой махнет. Ну, да его и без этих слов разумели: работа его сама за себя говорила — возьми любой платок шалевый, травчатый.

Вот он скоренько выбежал за угол, купил целую охапку цветов и — к певице, туда, где она отдыхала. Поклонился, от души принять просит. Ну, та не отказалась. И, видно, довольна букетом. Цветы ей не внове, а то дорого, что рабочий человек их поднес.

Илюха, как ее шаль вблизи-то увидел, глаз отвести не может: хорош рисунок, пышны кисти. Другой бы завел беседу, сказал, кто он. Ну, а Илюха на разговоры не горазд. Уходить надо, а уйти сил нет: словно приворожила шалью.

А барыня сняла это ее с плеч, в шкап повесила и сама, помешкав, подалась за переборку на другой лад рядиться. После отдыха-то с другой забавой перед народом показываться надо.