Скифы

– Господа депутаты, – сказал он. – Вчера вечером средства информации передали, что в результате попытки прорыва мусульманских экстремистов… на границе было убито двое наших пограничников и трое ранено. В связи с этим я предлагаю рассмотреть вопрос квоты. Да-да, вопрос квоты на наркоманов, гомосеков и прочих извращенцев и пустоцветов. Выделить им, к примеру, сотую долю процента… Специалисты уточнят, это я так, навскидку. И пусть живут. Но!.. Как только в стране погибает сильный здоровый человек – на пожаре, в результате боевых действий, застреленный бандитом и так далее, то из общества тут же изымается такое же количество этих ублюдков. А еще лучше – в трехкратном или пятикратном. Ладно, это полемический перехлест, но мы ведь все видим разницу между вредным и полезным, верно? Необходимо, чтобы дебилы и прочий брак рода человеческого… а также все общество – видели их зависимость от здоровых людей, на которых они паразитируют. Сокращается количество здоровых людей? Пусть сокращается и количество наркоманов! Хорошо бы в процентной зависимости, но это чуть сложнее, а пока предлагаю простейший вариант, который можно осуществить прямо сейчас: один к одному. Нельзя, чтобы здоровый умный человек рисковал жизнью и даже отдавал ее за благо общества, а в нем, прячась за его спиной, весело жили и процветали подонки, ублюдки, наркоманы, преступники. С точки зрения скифа, жизнь наркомана или гомосека нельзя рассматривать иначе, как глумление над обществом!.. Следовательно, они жизни недостойны. Благодарю за внимание.

Гробовое молчание провожало его от трибуны и до момента, как он сел на свое место. Даже спикер не нашелся сразу, что сказать, не дал слово следующему, как делал всегда, а долго провожал Крылова выпученными глазами. Да и потом, когда Крылов дожидался конца заседания, он нет-нет да ловил на себе пристальный взгляд этого прожженного политика.

На трибуне что-то серенькое мямлило о духовности, о возрождении и сохранении ценностей, наверняка под ценностями понимая раскрашенные доски прошлого века, в зале нарастал привычный гул от множества здоровых потных мужчин: сопели, пердели, чесались, ерзали, кресла стонали под могучими телами тяжелоатлетов, кондиционеры стонали от перегрузки, вытягивая всю эту вонь…

…зато в офисе жизнь бурлила. Что делается по ту сторону стены, Крылов почти не замечал: там всего лишь дан старт предвыборной агитации. По ящику, в газетах и даже в Интернете рябит от одинаково толстых кандидатских рож в президенты. Все красные и холеные, в глазках презрение к этим двуногим, но на губах сладчайшая улыбочка: ах вы ж мои дорогие избиратели! Нет, еще круче – мой дорогой гребаный электорат…

Сам он коротко выступил по телевидению в отведенное для него время, довольно неудобное, но в лимит не только уложился, даже отказался от остававшихся трех минут. Мол, программу скифов уже знают, повторять незачем. Скифы и вечером говорят то же самое, что говорили утром.

Потом внезапно агитация прервалась. Наступила предвыборная пауза, когда всякая пропаганда запрещена. Крылов обращал на это внимания не больше, чем на землетрясение в Панаме: пять тысяч погибло, но это в Панаме, жаль, но и хрен с ними, а вот раздавленная перед домом кошка с вылезшими на асфальт кишками впечатляет куда ярче…

Яна не кошка, но эти сложные отношения, в которых все не удается разобраться, истерзали больше, чем сто тысяч президентских кампаний.

Сегодня они пересеклись на улице. Он предложил заехать к себе, Яна наморщила в задумчивости лобик:

– Знаешь, если тебе надо разгрузить семенники, то я помогу с этой проблемой в твоей машине… Понимаешь, мне надо на вернисаж. На мои картины нашлись покупатели!.. Уже две продала, а это теперь успех!

– Ох, – сказал он с трудом. – Яна… Я хочу быть с тобой. Я не могу без тебя. Я хочу, чтобы ты стала…

Она засмеялась, смех ее сводил его с ума, возразила:

– Стала? Я хочу, чтобы меня воспринимали такой, какая я есть! Разве ты хочешь не того же?

– Нет, конечно, – ответил он честно. – Я хочу, чтобы меня воспринимали таким, каким я хочу быть. Или хотя бы таким, каким иногда получается.

Она наморщила лобик, не поняла, на всякий случай надула губки.

– Это что же? Новое строительство коммунизма?

– Яна, – сказал он умоляюще, – неужто трудно поверить, что на свете могут быть люди, что в самом деле живут согласно тем принципам, которые провозглашают?.. Есть на свете разные чудаки! Я такой… Но, как видишь, даже чудаки не всегда бомжуют и роются в мусорных баках.

Народ обтекал их, но многие замедляли шаг, а то и останавливались в сторонке. Крылов ловил на себе непонимающие взгляды: кто он, что с ним беседует Такая женщина?

Яна простодушно не замечала их, причем в самом деле не замечала, а не прикидывалась. В ее глазах внезапно зажглись веселые искры.

– А вот и не так, – заявила она победно. – Ты не роешься в баках, но у Алексея офис уже вдвое больше, у него свой особняк на Рублевке, он открывает свое казино! Представляешь? Когда много денег, как-то легче переносится, что не в них счастье.

– Это я как раз представляю, – ответил он. – Сам черт не разберет, как впереди оказываются те, которые идут назад! Это Россия, все еще Россия… Всегда выигрывают те, кто любое движение живых существ всего мира сводит к непрерывной циркуляции навоза. Они становятся политиками, правят миром… Но мы это поломаем.

– Как? Алексей ведет себя разумнее.

– Разумный, – согласился Крылов, – приспосабливается к миру, а неразумный упорно пытается приспособить мир к себе. Поэтому в жизни преуспевают разумные, зато прогресс зависит от неразумных людей.

Она уже оглядывалась на темный в солнечном свете зев подземки, Крылов поспешно купил у ближайшего мороженщика два любимых Яной стаканчика «Сливочное с орехами», она вынужденно остановилась: в метро пускают голых, но не с мороженым в руках.

Крылов со злостью и отчаянием подумал, что в такие предреволюционные периоды, как сейчас в России, люди, едва годные для того, чтобы грести веслом, нередко овладевают рулем.

– Алексей говорит, – сказала она, облизывая длинным языком снежно-белый столбик, – что разница между умным человеком и дураком в том, что дурак повторяет чужие глупости, а умный придумывает свои. Так стоит ли стараться быть умным? Результат один…

– Когда повтор, – пояснил он, – это всегда прошлое, а придумывание – иногда… хотя бы иногда – будущее.

– Я никогда о нем не думаю, – ответила Яна беспечно. – Зачем? Будущее само приходит достаточно быстро.

– Ты в самом деле считаешь, что он прав?

Она сделала глотательное движение, закрыла глаза, мысленно провожая ломтик мороженого по горлу к пищеводу, а когда взглянула в напряженное лицо Крылова, отшутилась:

– Мужчина вообще загадочное явление. Абсурдно пытаться понять существо, которое писает стоя.

Она быстро догрызла мороженое, даже не растопила во рту, как делала обычно, а сгрызла, как огурец. Крылов даже слышал смачный хруст, будто заяц торопливо драл свежий лист капусты.

– До скорого, – попрощалась она. – Я позвоню!

Но в ее глазах он видел, что свой выбор она уже сделала. У него странные идеи и странное будущее, а у Алексея – квартира в престижном доме, особняк за городом, несколько машин, сам он в Государственной думе возглавляет фракцию движения «За равные возможности», его уважают, снимают на телевидении, он раздает каждый день интервью…

– Я люблю тебя, Яна, – прошептал он. – Слово-то какое… Раньше я старался тебя затащить в постель, а теперь понимаю, что настоящая женщина не та, с которой хочется ложиться спать, а та, с которой хочется просыпаться…