Скитальцы

Книги назывались «Устройство мирозданья» и «Беседа с юношеством». Автор первой представлялся Эгерту сухим суровым стариком, излагающим мысли сжато, ясно и требующим от читателя постоянного напряжения; сочинитель же второй любил длинные отступления, переходящие в нотации, обращался к читателю «дитя моё» и казался Соллю добродушным, несколько сентиментальным розовым толстяком.

Страницы картонной книги навевали на Солля скуку, а через главы кожаного тома он продирался, как сквозь колючие заросли. Глаза его привыкли, наконец, к ежедневному чтению и не слезились больше; чтобы размять затекающую спину, Солль повадился каждое утро ходить в город.

Выходил он неспешно, прогулочным шагом, с видом человека, не решившего ещё, куда направить свои стопы; однако всякий раз оказывалось почему-то, что Солля неведомым образом заносило на расположенный неподалёку базар. Там он и расхаживал между рядами, пробуя последовательно сало и сметану, фрукты и копчёную рыбу, пока среди мелькающих шляп и косынок глаз его не находил черноволосую голову Тории.

Она замечала Солля сразу же — однако делала вид, что увлечена покупками и не желает зря глазеть по сторонам. Переходя от ряда к ряду, выбирая и торгуясь, она понемногу наполняла корзинку снедью — Солль держался неподалёку, не теряя Торию из виду, но и не показываясь ей на глаза.

Закончив покупки, Тория пускалась в обратный путь. Эгерту всякий раз приходилось преодолевать неловкость, когда, обогнав девушку по большой дуге, он будто бы невзначай попадался ей навстречу.

Тория встречала его сухо и без удивления; принимая из её рук витую ручку корзины, Эгерт покрывался мурашками.

Оба молча возвращались к университету — случайно скосив глаза, Тория видела рядом круглое, обтянутое рубашкой плечо, руку с закатанным рукавом — корзинка в этой руке казалась лёгкой, как пёрышко, и только чуть поигрывали мышцы под белой, не тронутой загаром кожей. Тория отворачивалась; через дворик они проходили к хозяйственным пристройкам и так же молча расставались на кухне, причём Эгерт получал в награду за труды то кусок булки с маслом, то сочащийся обломок медовых сот, то кружку молока. Унося добычу, Солль возвращался к себе и с лёгким сердцем садился за книгу — а заработанное лакомство лежало тут же в ожидании своего часа.

Три или четыре раза Тория, вероятно, по просьбе декана, «пробовала себя в качестве педагога». Пробы эти, к сожалению, заканчивались решительной неудачей — и наставница, и ученик разбредались по разным углам раздражённые и усталые. Совместные занятия прекратились после одного памятного эпизода, когда Тория, войдя во вкус философских рассуждений о мироздании и человечестве, воскликнула, листая страницы: «Да нет же, Динар…»

Осёкшись, она встретилась с испуганным взглядом Солля — и сразу же распрощалась. В тот вечер два человека в разных крыльях большого тёмного здания предавались одинаково тягостным размышлениям.

В остальном же между Эгертом и Торией соблюдался теперь прохладный нейтралитет — Тория приучила себя кивать при встрече, а Эгерт научился не бледнеть, едва заслышав в конце коридора лёгкое постукивание каблучков.

Тем временем на прилавках в городе появились арбузы и дыни, дневная жара перемежалась с ночной прохладой, а в университет понемногу стали возвращаться загорелые, раздобревшие на домашних харчах учёные юноши.

Пристройки ожили, изгонялась пыль из коридоров, из зала и аудиторий; вернулась и приступила к работе повариха, Тории незачем стало каждый день ходить на базар. Старушка, являвшаяся с уборкой, выколачивала подушки и перины, и пух летел тучами, будто в университетском дворике сошлись в смертельном бою несметные полчища гусей и уток. По утрам перед парадным крыльцом топтались обычно двое-трое юношей с котомками на плечах — это были абитуриенты, явившиеся за знаниями из далёких городов и местечек. Разинув рот, пришельцы разглядывали железную змею и деревянную обезьяну, терялись, когда к ним обращались с вопросом, и нерешительно следовали за господином деканом, приглашавшим их на беседу. После беседы часть абитуриентов, подавленные, пускались в обратный путь; Эгерту мучительно жалко было смотреть на отвергнутых — любой из них был достоин звания студента куда больше, нежели Солль.

Впрочем, летние дни, проведённые за книгой, принесли-таки свои скромные, но плоды: в области наук Эгерт чувствовал себя куда увереннее, хотя, безусловно, звёзд с неба не хватал. Взамен «Беседы с юношеством» Солль получил от декана книгу внушительных размеров и под длинным названием «Философия звёзд, камней, трав, огня и воды, а также её несомненная взаимосвязь со свойствами человеческого тела», а в придачу к ней — полную красочных картинок «Анатомию».

Картинки эти смутили его, шокировали — и вызвали вместе с тем небывалый интерес. Эгерт поражался хитросплетениям сосудов, удивительному устройству замысловатых костей и внушительным размером бурой, как на базаре, печёнки. По простоте душевной Солль всегда считал, что человеческое сердце выглядит абсолютно так же, как рисованное сердечко в уголке любовного послания — и удивился, увидев на странице сложный, похожий на волынку узел с мешочками и трубками. Страшный скелет, которому только косы в руках недоставало, растерял всю свою жуть, стоило лишь Эгерту углубиться в изучение мелких поясняющих надписей к нему — подробные и занудные, эти комментарии начисто разгоняли мысли о смерти, вызывая взамен практичные и деловитые вопросы.

За изучением «Анатомии» Солля и застал вернувшийся из дому Лис.

Встреча получилась сердечной и бурной; медные волосы Лиса отросли до плеч, нос обгорел под солнцем и шелушился, как варёная картошка, а в повадках не прибавилось ни серьёзности, ни степенства. В котомке его обнаружились целиком закопчённая гусыня с черносливом, связка чёрной кровяной колбасы, домашней выпечки лепёшки и множество разнообразным образом приготовленных овощей. На самом дне Лисового мешка дремала баклага густого, как кровь, вина; снедь, которую любящая матушка Гаэтана собирала сыну на неделю, уничтожена была в несколько часов — Лис был, без сомнения, лоботряс и пройдоха, но ни в коей мере не скупец.

Первая же кружка вскружила Соллю голову. Бессмысленно улыбаясь, он смотрел, как комната заполняется знакомыми студентами — вскоре не осталось места ни на кроватях, ни на столе, ни на подоконнике, и все смеялись, галдели, рассказывали кто о чём, облизывали жирные пальцы и провозглашали здравицы, отхлёбывая вино прямо из баклажки. Опустошив Лисову котомку, студенты, прожорливые, как молодая саранча, собрались идти в город; у Солля не было уже денег, но он решил отправиться вместе со всеми.

Посетили «У зайца», засели в «Утолись»; здесь пьянствовала удалая компания стражников, сменившихся, по-видимому, с поста. Эгерт смутился было такому соседству — однако стражники встретили студентов благодушно и без всякой неприязни, да и хмель, по-прежнему круживший Соллю голову, брал своё и притуплял привычный страх.

Две компании обменялись бутылками, потом здравицами, потом незлобивыми насмешками; затем стражи порядка затеяли старинную забаву всех вооружённых людей — метание клинков в намалёванную на стене мишень. Студенты притихли; лучше всех управлялся с кинжалом плечистый, хищного вида молодой человек с кожаным ремешком на волосах и коротким мечом у пояса — Эгерт разглядывал меч с интересом, в Каваррене такого оружия никто не носил.

Ножи и кинжалы вгрызались в дерево ближе или дальше от центра мишени, изображённого каким-то выдумщиком в виде кривобокого яблока; стражники вошли в азарт и принялись играть на деньги. Плечистый обладатель короткого меча успел здорово облегчить кошельки товарищей, когда кому-то из стражников пришло на ум вызвать на состязание подвыпивших студиозусов.

После короткого замешательства кое-кто решился-таки постоять за славу университета; Лис суетился, раздавая советы и норовя подтолкнуть очередного метальщика как можно ближе к мишени, причём стражники справедливо возмущались и оттесняли его на прежнюю, обозначенную меловой чертой позицию. К сожалению, пущенные студенческой рукой ножи решительно не желали втыкаться в стену — ударившись о мишень плашмя, они позорно шлёпались на пол под смех и шутки довольных стражников; впрочем, до обид и ссор дело не доходило.

Студенты проиграли три бутылки вина, горсть серебряных монет и парадную шляпу Лиса — будучи игроком от природы, он всё не желал признавать поражения своей команды и в конце концов взялся за дело сам; каждый бросок предварялся азартной торговлей, и скоро Лис лишился всех своих денег и добротного кожаного пояса.

Ничуть не смущённый Гаэтан проиграл бы, пожалуй, и отцовскую аптеку — если бы в этот момент на глаза ему не попался разомлевший, счастливый от всеобщего веселья и благодушия Эгерт.