Скитальцы
Шрифт:
Снова — это. Светлое небо, помоги мне…
В глаза ему ударило солнце. Раскалённое солнце, раскалённые камни, место, где он никогда не бывал — горы, рыжие с белым, полдень, тени короткие и будто бархатные — лоскутки чёрной ткани…
Жарко. Такая жара… Солнце в зените, выпученный глаз посреди синего неба, а колодец далеко, внизу…
На каменной площадке под боком у скалы стоял человек. За его спиной Луар разглядел пустой горячий дворик и в глубине — дом. И странно знакомое очертание над входной дверью…
Человек был мальчиком. Лет четырнадцати. И у ног —
— Помоги мне, — попросил Луар шёпотом. Губы его сводило от напряжения.
Мальчик медленно покачал головой: «Не могу»…
— Помоги мне, — попросил Луар снова. — Ты… Луаян…
Имя помогло ему, и он повторил ещё раз, ощущая вкус каждого звука:
— Луаян…
Мальчик опустил глаза. В ведре у его ног дробилось солнце: «Не могу»…
— Но почему?! — воскликнул Луар в отчаянии. — Разве я тебе не внук? Разве я и перед тобой провинился — сын Фагирры?!
Небо над мальчиком вдруг лопнуло, как истлевшая ткань, и свернулось трубочками по краям. «Не могу»…
— Почему?!
«Потому что я страж»…
Солнце погасло, исчезли скалы и разогретый солнцем двор, Луар услышал запах земли и ощутил на лице влажные комья: «Я страж… Навеки»…
Луар зашатался. Ему показалось, что он стоит на прозрачной, как хрусталь, земле, и видит глубоко в недрах чудовищное существо, многосуставчатую смерть, воплощение Чёрного Мора — и стража у входа в темницу, седого старика, закрывающего ладонью лицо: «Не надо, малыш… Не смотри»…
Луар с криком отпрянул — и земля потеряла прозрачность, сделавшись чернее обычного, навалившись сверху, как крышка сундука.
Медальон вывалился и повис на цепочке, Луар увидел высоко над собой сводчатый потолок и в изнеможении закрыл глаза — обморок…
К сожалению, сознание не покинуло его.
По потолку всё смелее полз рассвет; простучали по коридору чьи-то шаги, и на площади тонко завёл детский голос: «Молоко-о»…
Зачем всё это, подумал лежащий Луар.
Будто идёшь по углям — и каждый новый шаг приносит новую боль.
…Мальчик, гнавший через ручей крутобокую рыжую корову, удивлённо покосился на высокого седого старика, идущего вброд в то время, как рядом имелись мостки.
Старик приблизился, и мальчик струхнул: круглые глаза незнакомца истово смотрели в далёкую даль, а губы двигались, будто старик разговаривал сам с собой.
Пожилые люди часто так делают. А этот был ещё и сумасшедший — мальчик отступал, прячась за своей коровой, и напрасно, потому что незнакомец не обратил на него никакого внимания.
Он просто не увидел пастушка. Как не увидел мостков, как не видел дороги. Ноги его сами по себе мерили бесконечный путь — а мысли занимало другое, и мальчик, по счастью, никогда не узнает, что именно…
Старик шёл, глядя прямо перед собой напряжёнными остановившимися глазами.
Он очень давно не испытывал страха. Сейчас, содрогаясь и всё ускоряя торопливый шаг, он чувствовал себя более человеком, чем это было раньше. Он стар и ему нечего бояться —
но он человек и он боится…Ибо одно дело смотреть на ржавеющий медальон и отстранённо думать о судьбах мира… И совсем другое — ощущать чужой взгляд. Выжидающее присутствие. Этот знакомый язвительный смешок, раздирающий голову изнутри…
(Ты удачлив, Марран.)
Да, это одно из моих имён, подумал он яростно. Да, я удачлив… Но счастливым я не был никогда. И вообще я скоро умру. Старый дурень, болтающий сам с собой…
(Не обманывай себя, ты рехнулся значительно раньше, когда отказал мне и отказался от миссии.)
Снова смешок. Ему показалось, что, перейдя почти на бег, он всё равно не трогается с места, висит над землёй, как медуза в толще вод, и тень его, маленькая и чёрная, приклеилась к дороге…
Он заставил себя замедлить шаг. Он стиснул зубы и остановился вовсе — и увидел ручей в отдалении, гречневое поле с тучей пчёл и мальчика с рыжей коровой.
(Вот так, Руал. Прошло лишь мгновение… а ты стар. И ты больше не годишься в Привратники.)
Как жаль, подумал он с саркастической ухмылкой.
(И мне жаль, Руал… Ты дурачок. Ты снова проиграл.)
Взгляд из ниоткуда давил, как жёрнов. Старик яростно ощерился.
— Я не играю с тобой! — произнёс он чётко и внятно, напугав при этом осторожного пастушка.
(Все здесь играют. Всякий, кто хочет жить, включается в игру… И правила одинаковы для всех. Неудачнику больно. Проигравший сходит с доски… Ты проиграл, но я дам тебе шанс.)
— Ах ты старый болтливый философ, — раздумчиво произнёс тот, кого звали Руалом.
Смешок.
(Да, Руал… Я буду говорить с тобой. Прежде, чем мне откроют и я войду.)
— Ты не войдёшь! — бросил он зло.
(Войду. Новый Привратник сильнее тебя… Он не испугается.)
— Так и говори с ним, — посоветовал Руал сквозь зубы. На дне его сознания тлела надежда, что всё происходящее — болезнь, горячка и бред.
Смешок, на этот раз почти добродушный.
(Я не хочу его спугнуть. Он молод… Он должен созреть.)
— Он созреет, и ты собьёшь его палкой, — мрачно предположил Руал.
(Да. Он откроет мне Дверь.)
В очертаниях облаков над головой Руала проступила тень женского лица. Секунда — и снова громоздящиеся в беспорядке, перетекающие друг в друга глыбы…
— А что, — медленно начал он, — если я найду его — и убью?
Пауза. По заколосившимся вдоль дороги полям гуляли гонимые ветром волны.
(Попробуй. Попробуй, Руал. Его многие хотят убить… Он всем мешает. Неплохо, если он помешает и тебе.)
Из серо-белой подушки облаков вырвалось солнце — лучи его, подобные массивным колоннам, надёжно встали справа, на поле, и впереди, на дороге. Круглые, жёлтые, как восковые свечи, как сильные пальцы…
— Мне жаль его, — медленно сказал Руал.
(Тебе просто его не достать. Ты силён, но не всесилен.)
— Да… Но мне жаль его. Он похож на меня.
(Он — это ты наоборот. Даже имя.)
— Я знаю… Но мира мне тоже, оказывается, жаль.
Смешок.
(Ты просто боишься.)