Скитальцы

И крепко запертая калитка распахнулась вдруг, будто порывом ветра.

Руал ощущал всё своё тело, каждую сведённую судорогой, мучительно бесполезную мышцу. В поединке с магом могла иметь значение только сила другого мага. Руал здесь не имел шансов.

— У вас пальчик — у нас колечко! — старик был уже во дворе. Приоткрытая входная дверь медленно раскрывалась настежь вопреки воле держащего её Гарана.

— Мама… — растерянно шептал младший сын. Старший метался, не зная, что делать. Их мать неподвижно стояла, тяжело опёршись о стену.

Старик шагнул на порог — он был густо нарумянен и напомажен, парик сбился на ухо, неровное дыхание распространяло вокруг густой сладкий запах:

— У вас камушек — у нас оправа…

Отступая, пятился Гаран. Старик, приплясывая, переступил порог. Протянул унизанную кольцами тощую узловатую руку, поманил крючковатым пальцем… Гарра, как была, в ночной сорочке, пошла к нему, будто на привязи. Как деревянные, стояли у стен Гаран и сыновья. Старик довольно засмеялся — смех его был подобен глухому бульканью. С кряхтением он нагнулся к Гарре и потрепал её по щеке:

— У вас товар, у нас… — и вдруг подхватил девочку на руки и закинул к себе на плечо, не выпуская при этом связки дохлых змей.

— Мама! — сдавленно крикнула Гарра.

Старик повернулся, и, рассеянно поглаживая девочку по спине, пошёл прочь. Молча рванулась мать — муж и сыновья одновременно в неё вцепились.

Руал стоял у стены — бесполезный, бессильный, чужой.

Младший сын плакал в углу. Он рыдал всю ночь, безутешно, горько, то затихая, то снова без остатка отдаваясь слезам. Руал уже не мог слышать этих безнадёжных, горестных всхлипов.

Старший сын поднялся наверх, и из его комнатушки не доносилось ни звука.

Гаран ходил по дому, заламывал руки, иногда пытался обратиться к Руалу с бессвязной, бессмысленной речью. Руал опускал глаза.

Женщина Лита, жена Гарана, сидела за пустым столом, глядя прямо перед собой и не слыша длинных, ласковых трелей ни о чём не подозревающего сверчка.

Догорели свечи, побелели щели в наглухо закрытых ставнях и, наконец, узкими лучиками в дом пробилось восходящее солнце.

— Бабы, — сказала женщина. Это было первое её слово за всю ночь.

Встрепенулся Гаран, осторожно коснулся ладонями её плеч:

— Поспи, Лита… Поспать надо…

Она отшвырнула его руки. Тяжело поднялась, обвела красными сухими глазами рыдающего сына в углу, мужа с трясущимися руками и прислонившегося к стене Ильмарранена.

— Вы отдали её, — сказала она без всякого выражения, голос её был подобен деревянному стуку. — Вы отдали её.

У Руала волосы зашевелились на голове от звука этого голоса.

С новой силой зарыдал мальчишка. Гаран болезненно кривил рот в ещё более поседевшей за ночь щетине:

— Это… Это будто бы смерть, ну как не отдать… Как смерти можно не отдать? Это… Ты потерпи, Лита… Потерпи.

Жена перевела на него тяжёлый, остановившийся взгляд.

— Отдали, — сказала она снова. — Вы все отдали её.

Гаран грохнулся перед ней на колени:

— Так ведь нельзя было, нельзя было… Не отдать… Никто в мире не отнимет у него… Никто… Подумай, что он сделал бы… С нами сделал…

— Гарра, — медленно сказала женщина.

И Гаран разрыдался тоже, и Руал вышел, чтобы не слышать этого и не видеть.

Во дворе светило солнце, у калитки переминались с ноги на ногу, горестно кивали, перешёптывались любопытные. Завидев на крыльце Руала, жадно кинулись к нему, обступили, чуть не отдавив ноги:

— Забрал? Унёс, да? А змеи были?

— Гарра, вот ужас-то…

— Сколько ей? Десять? Одиннадцать?

— Лита убивается, верно…

— Парень, ты сам видел?

— Парень, пойдём, закусим, поговорим… Расскажешь, как было.

— Людочки, значит, он мою-то девку не тронет уже?! О-ой!

Его тянули за рукав, заглядывали в глаза, переспрашивали что-то друг у друга, возбуждённо галдели вполголоса, то и дело оглядываясь на онемевший от горя дом с наглухо закрытыми ставнями. Руал оторвал от своей одежды чьи-то умоляющие руки и, отшатнувшись от толпы, вернулся в темноту прихожей. На секунду ему привиделась девочка — так, как он увидел её впервые, застенчиво выглядывающая из-за дверного косяка.

Лита сидела по-прежнему прямо, смотрела иссушенными глазами в стену напротив и мерно повторяла:

— Отдали. Вы отдали. Вы отдали её.

Гаран, завидев Руала, кинулся к нему, как к спасителю:

— Она помешалась, — твердил он в ужасе, сам сейчас похожий на помешанного.

Невпопад вскрикнул сверчок.

Женщина вздрогнула, медленно, как кукла, повернула голову и взглянула в глаза Руалу. Ильмарранена будто ударили в лицо.

— Вы отдали её! — сказала женщина. — Её не вернуть.

— Да, её не вернуть, Лита! — захлебнулся Гаран за Руаловой спиной. — Я не маг и никто здесь не маг, и её не вернуть, ты потерпи, ты свыкнешься…

Женщина так же медленно отвернулась, а Гаран всё причитал:

— Я же не маг… Никто её не вернёт, это не под силу… Не маг я, небо… Ну за что… Я не могу, я не маг…

— Я — маг, — сказал Ильмарранен.

Стало до невозможности тихо. Лицо женщины, застывшее, как маска, дрогнуло. Быстро задышал Гаран:

— Парень, ты что… Спятил? Кто — маг?

— Я, — сказал Руал.

Он ненавидел себя. Он проклял себя страшным проклятием. Он просил у неба одной милости — скорой смерти от руки колдуна. Только бы не новые мучения в обличье полочки для обуви.

Он проклинал себя, шагая улицами посёлка в сопровождении притихшей толпы. То и дело кто-то говорил громко: «Не пускайте его! Всем будет хуже!» Но впереди шли Гаран и Лита, и никто не решался заступить им дорогу.

Потом толпа отстала, и отстал Гаран, и Лита указала Руалу путь к пещере колдуна. Дальше он пошёл один — пошёл узкой, неровной дорогой, поросшей крапивой с обочины до обочины.

Эта нехоженная и неезженная тропа обрывалась у входа в пещеру — вернее сказать, пещера поглощала её своим разинутым беззубым ртом. Руал постоял, обозвал себя безмозглым выродком и шагнул вперёд.