Скитники
Шрифт:
– Окстись! Да как ты мог удумать такое? Не по уставу то!
Тосковавший по раскосой красавице юноша совсем потерял голову. Карие, словно удивлённые, чудесные глаза звали, не давали покоя даже во сне.
Через несколько дней Елисей попытался вновь заговорить о женитьбе с отцом и матушкой, чтобы заручиться пониманием и поддержкой хотя бы с их стороны, но получил еще более резкий отказ. Закручинился Елисей. Хмурой тучей ходил по двору. Будучи не в силах терпеть разлуки с любимой, он решился на крайний шаг: тайно ушел к эвенкам и остался жить там с Осиктокан вопреки не только воли родителей, но и воли всей общины.
На
Прошло еще два года. Когда снаряжали очередную ватагу в острог, Никодим, крепко переживавший за сына, обратился к Маркелу:
– Не гневайся, хочу об Елисее поговорить. Понимаю нет ему прощения, но все мы человеки, все во грехах як в грязи валяемся. Един Бог без греха... По уставу оно, конечно, не положено в супружницы чужих, но где девок-то брать! Сам посуди, своих мало - все больше ребята родятся. Из Ветлужских итак четверо в бобылях. А эвенки всё ж народ чистый, новообрядческой церковью не порченный. Добры, отзывчивы, не вороваты - чем не Божьи дети?
– Размышлял и я о том. Книги старые перечитал. Эвенкийка, спору нет, молодец - нашего брата спасла!.. Думаю так: ежели решится она пройти таинство переправы? и креститься по нашему обряду с трёх погружательным омовением в ключе святом, а опричь того, даст пожизненный обет не покидать пределы Впадины, то, пожалуй, и повенчаем. Бог-то един над всеми нами, - согласился наставник.
Собрали сход. Долго обсуждали сей вопрос. Много было высказываний "за", не меньше "против". Но тут встал отец погибшего Изота - Глеб:
– Братья, вдумайтесь: когда с нашими чадами случилось несчастье, эвенки не посмотрели, что они другого рода-племени - старались спасти. Теперь случилось счастье: двое возлюбили друг друга - мы же препятствуем им. Не по христиански это. Одна головня и та гаснет, а две положи рядком - курятся, огонь дают.
После таких слов сердца и противников смягчились.
Ватага, отправленная в острог, на обратном пути разыскала по следам остроглавое кочевьё. Одарив Агирчу многими полезными в хозяйстве вещами, староверы увезли счастливого Елисея и его пригожую суженую в скит. Совершив все установленные обряды и повенчав по старому обычаю, молодых определили жить в поставленный накануне пристрой под крышей родительского дома. В положенный срок Бог дал новокрещенной Ольге и прощенному Елисею премилую дочку.
БОЖЬЯ КАРА.
Появление молодой эвенкийки привнесло в быт скитников немало полезных новин. Она научила баб делать сухари из высушенной крови, натапливать впрок жир, выпекать хлеба из муки сусака?. Он оказался питательней, а главное вкусней, чем из корневищ рогоза, и назвали его в скиту "Ольгин хлеб". Еще вкусней оказались ломтики корня сусака, поджаренные на светло-желтом масле кедровых орешков.
Ольга также обучила русских баб шить из шкур молодых оленей превосходные меховые куртки. Они были чрезвычайно теплы и сразу полюбились скитникам. Только шкур хватало на одну - две куртки. Наставник больше не дозволял добывать. Из осенней шкуры лося по её примеру стали шить торбаса - унты**. Они были настолько крепкие, что служили до пяти зим без починки. На подошву употребляли кожу с шеи лося - наиболее толстую и прочную.
Как повелось, через два года вновь снарядили троих ходоков в острог. Маркел по отечески наставлял перед дорогой:
–
Смотрите поаккуратней там. Не забывайтесь своевольно в речах. Что надобно обменяли и сразу обратно. Ненароком обмолвитесь и острожники разом заберут.Запамятав про наказ наставника, один из ходоков, по имени Тихон, впервые попавший на торжище, неосмотрительно пробурчал в бороду в адрес священника, склонявшего эвенков принять христианскую веру:
– Кукишем молится, а Божьего Сына поминает!
Эти слова, сказанные мимоходом, вполголоса, казалось, никто не мог услышать, а получилось, что не только услышали, но и мстительно донесли. Казаки тут же взяли голубчиков под стражу и отвели в крепость.
– Сколь можно этих упрямцев терпеть. Неча им потачки давать. Давно надоть кончать, чтоб честному люду глаза не мозолили.
– Оне все одно выживут. Така порода.
– А мне, братцы, все едино: хоть христь, хоть нехристь. Лишь бы человек уважительный был, по правде жить старался.
– Ты, паря, язык-то попридержи, еще припишут нам крамолу. Мало ли что у нас в голове. Служим-то государю, - одернул говорившего служивый в годах.
Сколь ни пытались казаки на допросе выведать у старообрядцев, откуда они явились и много ли их, те молчали, как истуканы. Один Тихон сквозь зубы процедил один раз: "Не в силе правда".
– Бросьте мужики упрямничать. Покайтесь и прощение вам будет. Чего в тайниках маетесь? Себя и детей без общества изводите?!
– принялся ласково увещевать многоопытный старшина.
– Соль горькая, а люди не могут без неё. Может и тяжела наша ноша, но с ней умрём, а не поступимся, ибо наша вера непорочна, со Христа не правлена. Мы с ней родились, с ней и на суд Господний взойдём, - гордо глядя на казака, произнёс Тихон.
Изъяв по описи золото и мягкую рухлядь в казну, раскольников, до приезда казачьего атамана, заперли в холодной, темной клети.
Бесстрашные, кряжистые бородачи в ней сразу как-то оробели.
– Ох и погано тут, - вздохнул после долгого молчания Тихон.
– Что в скиту скажем? Товару-то теперича взять не на что. Одно слово - ротозеи!
– горевал Мирон.
– Не о том печалишься. Прежде удумать надо, как отсель выбраться.
– А может, покаяться: якобы отрекаемся от веры нашей, а как отпустят - так и чесать домой?
– предложил Филимон.
– Типун тебе на язык. Укрепи дух молитвой! Вера не штаны - её не меняют по износу. Не можно так даже мыслить, великий то грех перед Богом!
– возмутился Тихон.
На следующий вечер казаки бражничали по случаю именин старшины. В клеть через дверную щель потянуло сивушным смрадом.
– Неужто такую гадость пить можно? Даже от запаха тошнит.
– Одно слово - поганцы!
Гуляли казаки долго, но к середине ночи, вконец одурманенные, все же уснули. Оставленным без надзора арестантам удалось, накинув кожаный поясок на дверную чеку, сдвинуть ее и бежать.
До скита оставалось два дня пути, когда Мирон с Филимоном захворали, да так, что не могли даже идти. Тихон, запалив под выворотнем костер, уложил товарищей на лапник.
Больные всю ночь бредили от сильного жара. У обоих перехватило горло. К утру, от удушья, помер Филимон. Тихон топором вытесал из отщепа лопату, отгрёб с кострища угли и, выкопав могилу, похоронил товарища. Мирону же немного полегчало, и они решили двигаться дальше. С трудом одолев двенадцать верст до лабаза с припасами, ходоки остановились на ночевку. Впервые со дня заточения поели.