Скобелев, или Есть только миг…

– Кажется, вы нас не ждали, Михаил Дмитриевич?

– Алёша! – Скобелев вскочил, бросился к Алексею Николаевичу, обнял его. – Друг ты мой дорогой! Какими судьбами?

– Собственным непослушанием и вовремя испрошенным отпуском – в ваше распоряжение.

– Так это твой отряд, по слухам, из Мангышлака идёт?

– Уже пришёл. Отставших нет, погибших тоже. Правда, трое в лазарете с тепловыми ударами.

– Но как, как? Войско-то где взял?

– В основном в форту Александровском. Они там обленились от безделья, вот я их и подобрал. А с Кавказа добровольцев-офицеров кликнул. И что вы думаете? От желающих отбоя не было.

– Голоден? Вижу, вижу. Анджей, ужин и… И водки, если позволишь. Ради такого случая грех не выпить.

– Командует почище Млынова? – улыбнулся Куропаткин.

– Матушка у меня померла, Алёша, – вздохнул Скобелев. – Хотел помянуть, а Анджей говорит: нельзя, мол, пока земле не предана.

– Слышал о кончине Ольги Николаевны, слышал. Примите мои…

– Все чохом и приму, – Михаил Дмитриевич ещё раз вздохнул. – И батюшка Богу душу отдал, и Макгахан, и князь Насекин с тоски пулю в голову себе пустил. Редеет круг друзей, Алёша, редеет. Млынова еле-еле из текинского плена спасти удалось. Ухо ему там отрезали, пытали. Пришлось на Кавказ лечиться отправить.

Круковский быстро накрыл на стол и удалился, пожелав приятного аппетита. После первой же рюмки Куропаткин столь яростно навалился на еду, что Михаил Дмитриевич улыбнулся:

– Тяжёлый был переход?

– Трудный. Я верблюдов сознательно не взял: медлительны уж очень. Рассчитал путь от колодца до колодца – получилось, что на двух отрезках придётся сделать не менее пятидесяти вёрст в сутки. Приказал заранее сварить мясо, выдать сухим пайком из расчёта одного привала в самую жару. Только так и удалось пройти восемьсот вёрст за восемнадцать дней и практически без потерь.

– Рискованно, полковник.

– К штурму опоздать боялся, – улыбнулся Алексей Николаевич. – А приехав, с удивлением узнал, что штурм-то у вас – ползучий.

– Ползучий, – вздохнув, согласился Скобелев.

– Ну, объясните мне, почему вы не перекрыли хотя бы пути к основным колодцам?

– Кажется, навоевался я вдосталь, Алексей Николаевич. У текинцев в крепости – женщины, дети, старики. За Тыкма-сердаром, к примеру, свыше трех тысяч кибиток последовало, голодали, девочек собственных в гаремы продавали: Млынов мне рассказывал. Как же звали её?.. Кенжегюль, вспомнил!

– Тыкма-сердар – искатель счастья, корсар пустыни. Такому доверять можно только с хорошей оглядкой.

– Сердар Млынова моего спас, – строго сказал Скобелев. – И мне сообщил о Геок-Тепе весьма любопытные сведения, я тебе об этом непременно расскажу. Ну, а если в целом… Как бы тебе сказать? Текинцы ведь свою землю защищают, свои кочевья, свои семьи, скот, уклад жизни.

– Ну, а если снова поднимутся свой уклад защищать?

– Вряд ли, – усмехнулся Михаил Дмитриевич. – Если бы ты видел, с каким детским любопытством они за строительством железной дороги наблюдают, ты бы яснее понял, о чем я говорю. Паровоз в этих местах мне куда мощнее любой артиллерии показался. Он цивилизацию им привезёт, товары, гарантию, что детишек во время очередной бескормицы продавать не придётся. И, представь себе, они это как-то по-своему понимают.

– Понимать, может быть, и понимают, но Геок-Тепе без боя тем не менее не сдадут, Михаил Дмитриевич.

– Не сдадут, – согласился Скобелев. – Тут без штурма не обойдёшься, и ты подоспел своевременно, Алексей Николаевич. Основа их обороны – насыпной форт Денгиль-Тепе. Он господствует над местностью, взять его необходимо, и брать будешь ты.

– Польщён доверием, Михаил Дмитриевич.

– Млынов говорил, что стена южного фаса в больших трещинах. Видимо, и строили второпях, и время года выбрали не очень удачно. Там сосредоточена вся их артиллерия – пушки три, от силы четыре. Постарайся засечь их и расстрелять амбразуры ещё до штурма. Я тебе ради этого лучшую свою батарею отдам.

– Постараюсь. Время штурма наметили? Хотя бы ориентировочно?

– Время штурма теперь техника определяет, – улыбнулся Скобелев. – Как только путейцы регулярные составы на Бами пустят, так и начнём часы считать.

5

Уже на следующий день полковник Куропаткин, так и не успев толком отдохнуть после восьмисотверстного броска через безводные степи, получил приказание принять под своё командование правый фланг русских войск, осадивших Геок-Тепе. Войска умело зарылись в землю, но расположение их Алексею Николаевичу не понравилось: они стояли в низине, холм Денгиль-Тепе господствовал над всем их расположением, и вопрос о секторах обстрелов его орудий оказался весьма существенным. Куропаткин вместе с командиром приданной батареи и толковым топографом четыре дня гарцевал в непосредственной близости от крепости, пока дождался первых обстрелов. Обстрелы не принесли никаких потерь, но велись лишь из двух орудий, амбразуры и сектора которых опытные офицеры и засекли и занесли на артиллерийские карточки.

– Разворотишь их в первую очередь, – сказал полковник командиру батареи.

– Разворотить – не вопрос, господин полковник. Вопрос, куда нацелены остальные два орудия.

– Прикажу казакам повертеться, а ты – поглядывай.

На том и закончился тогда разговор, а спустя трое суток к Алексею Николаевичу доставили перебежчика.

– Требовал, чтобы к самому что ни на есть большому начальнику его доставить, – доложил сопровождавший перебежчика немолодой казак.

– По-русски настаивал?

– По-нашему. Понимает.

– Выйди.

Дождался, когда казак вышел, спросил перебежчика:

– Что ты хотел мне сказать?

Вместо ответа туркмен полез в складки порядком потрёпанного халата, достал лоскут ярко-малинового цвета и молча протянул его полковнику.

– Проверяешь? – усмехнулся Куропаткин. – Знаю, кто ходит в этом замечательном халате. Ты – джигит Тыкма-сердара?

Перебежчик молча кивнул головой.

– Что он велел мне передать?

– Тыкма-сердар получил приказ атаковать ваши позиции во вторую ночь новолуния.

– В конном строю?

– Без ружей. Поэтому он просит стрелять залпами в воздух. Он прекратит налёт после второго залпа, не доскакав до окопов.

– Это – серьёзное решение, джигит. Я должен согласовать его с моим начальником.

Джигит пожал плечами:

– Поэтому я здесь. До новолуния ещё четыре дня.

– Тебя отведут в отдельное помещение. Ты получишь хорошую еду, вдосталь зеленого чая, но часовой не пустит тебя дальше порога.

Туркмен молча поклонился.

Определив перебежчика под почётный арест, Куропаткин сам помчался к Скобелеву. Он не верил Тыкма-сердару ещё со времён взятия Коканда, но последнее слово принадлежало Михаилу Дмитриевичу.

– Что думает начальник штаба? – спросил Скобелев.

– За первой траншеей отрыта вторая, – сказал, основательно подумав, Гродеков. – Она полного профиля, солдатских голов никто не увидит. Тем более в новолуние. Вторая траншея и будет стрелять в воздух, а первая встретит их залпом в упор, если сердар вздумает пошутить с нами.

– Так и сделаем. – Михаил Дмитриевич помолчал, усмехнулся. – Я почему-то верю сердару, но вы, Николай Иванович, правы. Предусмотрительность не помешает.

К запланированной предусмотрительности прибегать не пришлось, поскольку Тыкма-сердар повернул вспять после оговорённых двух залпов в воздух. Но война есть война, и случай на ней не такой уж редкий гость. Задумав попугать русских лобовой атакой, Коджар-Топас-хан решил ею не ограничиваться и, не поставив в известность Тыкма-сердара, бросил в обход правого фланга русских войск две тысячи собственных джигитов одновременно с налётом сердара. Вынеслись они из крепости в чёрной мгле южной безлунной ночи через северные ворота, топот и дикие крики атакующих туркмен заглушили все шумы их собственного налёта на позиции, где их никто не ждал, и результатом Топас-хан мог быть вполне доволен. Его конники смяли весь правый фланг и не ожидавших ничего подобного солдат из батальона Апшеронского полка, убили троих, ранили ещё нескольких оплошавших и, что самое обидное, захватили знамя батальона и пушку у растерявшихся артиллеристов.