Сколько длятся полвека?
Шрифт:
Увидев на кителе три ордена, оперуполномоченный толкнул локтем батальонного комиссара.
— Силен мужик.
Сил мужику доставало лишь попросить хлеба и стакан воды.
Особист сорвался с места, крикнул в сени:
— Басков, мигом из комсоставской столовой термос с чаем, бутерброды. Одна нога здесь, другая — там.
Блаженно обжигаясь, Сверчевский пил из алюминиевой кружки сладкий чай.
Тем временем перед батальонным комиссаром и оперуполномоченным проходили его спутники, те, с кем он пробивался из окружения. Ни у кого из пятерых документов не было. Никаких.
Когда
— Пишите: нижеуказанные командиры…
— У нас не принято, товарищ генерал.
— Нижеупомянутые командиры Рабоче–Крестьянской Красной Армии, находясь в сложных условиях окружения, продемонстрировали мужество и верность Советскому государству… Точка. Проставьте фамилии. С новой строки: я, генерал–майор Сверчевский, готов подтвердить это устно и письменно перед любой инстанцией…
Он расписался, вопреки обыкновению старательно выводя каждую букву.
Штаб 16-й армии предоставил Сверчевскому легковушку, и, не будь дорога забита обозами, засветло успел бы в Москву.
При въезде в столицу машину задержали на контрольно–пропускном пункте, напоминавшем укрепленный узел: отрытые щели, противотанковые ежи, дот. Выяснилось, что у машины нет пропуска для ночной езды по городу. Однако полковник в новом белом полушубке предложил в своей «эмке» подбросить до Кировских ворот.
От Кировских Сверчевский едва не бежал, срезая углы, выгадывая метры и минуты. Через Телеграфный переулок, Кривоколенный, Армянский, Петроверигский.
И замер в темном, как и улица, парадном подъезде.
Сколько раз там, под Вязьмой, когда шансов увидеть близких, Москву почти не оставалось, он в полудреме проделывал подъем по этой лестнице. Четыре ступеньки, площадка, первый марш, второй…
Он перевел дыхание, прежде чем надавить на кнопку звонка.
Обычно он нажимал отрывисто, коротко и сердился, если не сразу открывали.
Сейчас долго держал палец на кнопке, слыша, как за закрытой дверью в коридоре разносится назойливое дребезжание. Потом — тишина. Он надавил снова. Потом дал два длинных звонка соседям — Захаровым. Теперь не отпускал палец, вдавливая слабо пружинившую кнопку.
Удостоверившись в конце концов, что квартира пуста, опустился на истоптанные ступени, изнеможенно прислонясь к решетке перил, и — мгновенно забылся. Очнулся так же внезапно.
На улице стыл ночной мрак, с крыши здания Наркомтяжпрома ритмично тявкали зенитные пушки–полуавтоматы.
Он не стал ждать, пока откроется метро, и отправился пешком через тревожно спящий город. Он не думал, застанет ли маму, Тадека, вообще кого–либо из семьи. Не думал, что им сказать. Ни о чем не думал. И шел, как придется, не выбирая улиц.
На пересеченной баррикадами Комсомольской площади патруль пригласил его в зал ожидания Казанского вокзала.
— Сегодня налет бешеный. Переждали бы в бомбоубежище…
— Спасибо. Спешу.
Он не шарил в темноте, ища звонок. Что есть силы барабанил в обитую войлоком дверь.
По ту сторону двери послышались шаркающие шаги, звяканье цепочки, хриплый со сна голос Тадека:
— Кто здесь?.. Карл?!..
Дверь распахнулась.
— Макс
убит.8 октября 1941 года Военный совет Западного фронта (командующий генерал–лейтенант И. С. Конев; 10 октября его сменит генерал армии Г. К. Жуков) передал командирам соединений, находившихся в окружении под Вязьмой, радиограмму:
«Вывести войска за Вязьму. Иначе катастрофа. Идти день и ночь. Темп 70 километров в сутки. Вы нужны для защиты Москвы».
Генерал–лейтенант Лукин получил этот приказ (радиосвязь с Лукиным оборвалась двумя днями позже). Сверчевский о нем не знал. Но и те, кто знал, и те, кто не знал, выполнить приказ были бессильны.
Сражавшиеся в окружении войска все же сделали свое, хоть и несоразмерное с задачей, дело, сковав в начале операции 28 гитлеровских дивизий, в последние дни — 14.
V
— Как вы, Сверчевский, дошли до жизни такой?
Генерал армии стоял к нему спиной, лицом к развернутой на стене карте, и спрашивал через плечо. Сверчевский видел тяжелую челюсть, залысину над чуть побелевшим виском.
— Как дошли? — повторил Жуков, и сам ответил с уничтожающей издевкой:
— Пешечком, пешечком притопал. Во фрицевских сапогах…
Когда в ГУКе [65] Сверчевскому передали: немедленно вызывает командующий Западным фронтом генерал армии Жуков, он не ждал ничего хорошего. Но этот тон, широкая спина, обращенная к собеседнику, сковывали, не давали собраться с мыслями. Стоя навытяжку, он неуверенно докладывал.
Короткие, через плечо брошенные реплики убеждали, что Жуков слушает. Когда Сверчевский уклонялся от какого–то важного Жукову направления, тот бесцеремонно обрывал.
— Занимая рубеж на Днепре, дивизия отразила бы натиск?
— Скорее всего — да.
— Меня не устраивает такой ответ. Да или нет?
— При достаточной артиллерийской поддержке — да.
— Почему не спрашиваете о силах противника?
— Должен был их знать. Штабы армии и фронта также обязаны были меня информировать.
— Обязаны. Но их оплошности — вам не оправдание.
Сверчевский постепенно улавливал ход мысли Жукова: командующий, видимо, хочет выяснить — предотвратимо ли было вяземское окружение? Вероятно, Сверчевский не первый из тех, на ком Жуков проверяет свои выкладки. В меру сил Сверчевский постарается ему помочь, не заботясь о том, как будут истолкованы объяснения.
Между крутым командующим фронта и подавленным командиром дивизии устанавливалось некое подобие контакта. Жуков смягчился.
— Садитесь, в ногах правды нет.
Сам он то поднимался на цыпочки, то опускался. Но теперь уже боком к Сверчевскому, переводя взгляд с него на карту.
— Зная замысел неприятеля, можно противопоставить ему свой контрплан.
— Чтобы реализовать контрплан, товарищ Сверчевский, необходимы силы, резервы… Ответьте лучше: до какого момента ваша дивизия сохраняла боеспособность?
— До десятого–одиннадцатого октября.
— Я не о дате. До какого момента дивизия оставалась в окружении активно действующей единицей?