Скользящие в рай (сборник)

Чья-то невидимая рука постоянно поддерживала жизнь в камине: всякий раз огонь горел ровно, ухоженно, с мягким потрескиванием, сонно вплетающимся в мерный ход часов. Плотно закрытые окна кабинета не пропускали уличного шума, толстый ковер скрадывал шаги. Феликс вынул из ведра сверкающую кочергу и поворошил ею угли, подняв каскад искр. Задумчиво понаблюдав за тем, как усмиряется пламя, он вернул кочергу на место, затем подошел к столу, взял бокал, поболтал в нем коньяк, понюхал и, не отпив, поставил на стол. Человек, плохо знающий Феликса, мог подумать, что тот в растерянности, но это было не так, – вереница бесцельных действий скорее указывала на то, что в нем зреет продуманное и, скорее всего, жесткое решение. В эбонитовой пепельнице тлела сигара. Феликс взял ее и, слегка откинув голову, глубоко затянулся.

– Ну как тут избавиться от вредных привычек? – Он повертел сигарой перед Книгой, который с монументальной невозмутимостью присутствовал в кресле и только что не спал, зажав в зубах дымящуюся папиросу.

Полковник сочувственно пожал плечами и опять замер в позе служивого сенбернара. Ему надлежало присутствовать, но это была уже третья встреча в кабинете Кругеля и, по ощущению Книги, не последняя, а в саду меж тем цвел, благоухая, ужин.

Полковник устал, хотелось жрать, ослабить галстук, в туалет хотелось или, на худой конец, домой, поэтому красноречивое описание политического тупика, в который уперся придворный политконсультант мэра города, Книга слушал вполуха. Политконсультант волновался, поддакивал сам себе, как бы приглашая к согласию с его выводами, и то и дело оглядывался на человека в серийном карденовском костюме, который молчал, как Книга, застыв в вольной позе на равных (было в нем что-то от избалованного бульдога), и только обильный пот на лбу выдавал в нем внутреннюю напряженность. Человек был представлен как ближайший помощник мэра и доверенное лицо лояльных градоначальнику видных бизнесменов. Звали его Чен Кимович, по национальности он был кореец.

– Продолжайте же, прошу вас, – ободрил Феликс политконсультанта, сел в кресло напротив, положив ногу на ногу, и, охватив колено руками, уставил на него свои полные интереса светло-зеленые глаза.

– Собственно говоря, – тот метнул тревожный взгляд в корейца, – собственно говоря, я уже представил ситуацию в контексте нашего общего, надеюсь, интереса. Видно, что им удалось взять улицу, оседлать, так сказать, толпу, которая навязывает личности некую общую сущность, подавляя ее собственную, да? Речь идет о своего рода воздействии на массовое сознание, подмене интересов отдельного человека интересами толпы, которые, в конечном итоге, являются не очень искусно скрытыми интересами оппозиции. Разум подменяется страстью, которая вливает личность в массу, всегда состоящую из людей-массы. Страсть – понятие иррациональное. – Консультант вынул платок и протер лицо и шею. – Я хочу сказать, что сейчас они могут делать с толпой все, что угодно, поскольку политика – это рациональная форма использования иррациональной сущности масс. Если чернь просит луну, надо ей ее пообещать, да? Ведь толпа – как женщина. – Он опять взглянул на корейца и неуверенно продолжил: – Она капризна, своенравна, эмоциональна, но вместе с тем готова к внушению и подчинению, да?

– Не знаю, – вставил Феликс, жестом, впрочем, предлагая продолжать.

– Конечно, я уже говорил, но могу повторить то, что я уже говорил, что массами управляют идеи. Однако идеи, по большей части, химерические, поскольку управлять толпой можно только на уровне веры. Так вот, боюсь, что наши противники, – он сделал порывистый вдох, – сумели оформить свои политические интересы в идеи, способные импонировать массам, управлять ими. Если это так, то вопрос вождя становится неактуален. Более того, вождь может быть – и обязательно будет – размыт, распределен внутри небольшого круга элиты, чтобы решительные действия властей не нанесли заметного ущерба движению.

– Все, молодой человек. – Феликс резко поднялся с места. – Вы исчерпаны. Благодарю вас за популярное изложение идей Ле Бона, Ортеги-и-Гассета и Адольфа Шикльгрубера, все было весьма познавательно, но вы – исчерпаны. У вас хорошая база.

– Я доктор политологии, – пискнул консультант, как бы обороняясь.

– И все же. – Феликс отошел к окну, повернувшись к присутствовавшим спиной. – Как доктор политологии – коротко и ясно – изложите ваше понимание происходящего. В начале нашей беседы Чен Кимович обещал быть реалистом.

Консультанат протер очки и, не оглядываясь больше на корейца, будничным голосом доложил:

– Положение очень тяжелое. С каждым днем оппозиция крепнет, набирает очки. Это не наша оппозиция. Она не хочет договариваться, поскольку мы связаны выборами, ей не выгодно. Активное вмешательство подразделений внутренних войск либо взорвет ситуацию, либо толкнет к единению с толпой. В милиции, особенно среди рядового состава, очень много недовольных. По известным вам причинам. Времени у нас нет. Решения тоже нет. Есть варианты решения, но они либо нереалистичны, либо корыстны. А мы должны быть святее римского папы. Мы не можем действовать адекватно. По крайней мере, сейчас.

Консультант умолк, похоже, с облегчением. Образовалась быстро накаляющаяся тишина. По скулам Феликса прокатились желваки. Он развернулся, сцепив руки за спиной, неспешно подошел к корейцу, слегка нагнулся, чтобы приблизить к нему свое ставшее вдруг бесцветным лицо, и тихо, почти вкрадчиво спросил:

– Что же делать?

– Не знаю, – выдохнул кореец.

– Знаете! – отрезал Феликс и испытующе уставился в мелко мигающие раскосые глаза. – Иначе бы вы не были здесь.

Медленно, в каком-то отрезвляющем гипнозе, кореец сполз с дивана и выпрямился перед Кругелем. На кривых жокейских ногах пузырились мятые карденовские брюки.

– Понимаете, – выдавил он сорванным голосом, – сюда едут уже из регионов. Шахтеры, еще какие-то. Информация очень противоречивая… Агрессия к власти нарастает… Это нельзя допустить… никак нельзя, п-понимаете?..

– Сядьте, пожалуйста. – Чтобы скрыть выражение брезгливости на лице, Феликс вернулся к окну и стал наблюдать за веселящимися гостями.

Чен Кимович сел, но теперь как покорная такса. Вытянулся и консультант. В навалившейся тишине все четче, вперегонки с камином, стучали часы, но кабинетный уют никого не обманывал, и даже Книга навострил слух, проснувшись. Левую руку Феликс просунул в карман брюк, небрежно откинув полу белоснежного пиджака, в правой зажал тлеющую сигару. Его голос, всегда мягкий, чарующий, зазвучал неожиданно жестко:

– Третий раз за сегодняшний вечер я слышу это слово – чернь. Им балуются разные люди. Откуда оно вам знакомо, уважаемый доктор политологии? Вы аристократ в третьем колене? Вам не дорог ваш садовник? Или дворецкий, в младенчестве носивший вас на руках, был неаккуратен?.. Это очень неосторожное слово. Ваши любимые авторы – за исключением одного – избегали его употреблять. Когда вы говорите – чернь, – Феликс раздавил недокуренную сигару в пепельнице, – вы рискуете оскорбить того, кого оскорблять не хотели. Мой отец умер учетчиком на войлочном складе, а мать всю жизнь ютилась в десятиметровой комнате при восьми соседских семьях по периметру общего коридора. И я их очень любил. Включая соседей.

– Простите, – вскочил консультант, – это вырвалось. Я имел в виду…

Великодушным жестом Феликс усадил его обратно.

– Эта чернь – а если употреблять политкорректные термины, то – толпа, о которой я сегодня так много слышал, – состоит из живых людей, которые никогда не позволили бы себе даже пикнуть в сторону власти, если бы этой властью не были доведены до полного и безысходного отчаяния. У каждого из них есть семья, угол, жизнь. Нет одного – надежды. Потому что вы, господин Доверенное Лицо Власти, обанкротили и закрыли их заводы, шахты, предприятия. Но нельзя забирать все! Когда вы это творили, вы думали о своем, близком вашему кругу интересе, а когда натворили, то увидели толпу перед своим подъездом, с которой надо разговаривать, потому что власть забыла даже о том, что у нее есть враги. Действительно, как обходиться с теми, кого вы загнали в угол и от кого теперь – вдруг! оказалось! – зависит ваше процветание? Впрочем, это меня уже не интересует. Проблема, как я понимаю, в том, что действующая власть исчерпала законные методы убеждения и накануне выборов не может позволить себе незаконные. Вот что! Заманчивые обещания, завтраки для бедных, прививки для бомжей, поливание друг друга грязью – никак! Вместо собеседника перед вами мурло, желающее лишь одного – вашей крови. А за мурлом те, с кем вы не захотели разговаривать, и в руках у них – ультиматум в виде приговора… И вот вы здесь!

Феликс резким движением распахнул окно. Тюлевые занавески парусами взлетели под напором прорвавшегося сквозняка. Комната наполнилась свежей прохладой и беззаботным человеческим гомоном. Феликс втянул в себя трепетный ночной воздух, и лицо его избавилось от выражения злой и брезгливой досады.

Поерзав и отерев тыльной стороной ладони мокрый лоб, кореец решился подать голос:

– Понимаете, я – функционер, я не могу отвечать за всех… Все виноваты, конечно, вы правы… Но нет времени исправлять, понимаете? Федералы жмут на регионы, те пытаются переложить ответственность на федералов… И никто ничего не делает. Одни распоряжения, которые невозможно исполнить. Закон бессилен.