Скорпион

Всего этого не знал наш новый руководитель, и поэтому по его приказу выбросили горшки с цветами. Жаль, если бы ему объяснили полезность растений, то он бы непременно их оставил. И, возможно, поливал бы каждый день.

– Как дела?
– поинтересовался Рябенький.

– Все хорошо, - отвечал я.

– Хочу вам, Алекс, задать несколько вопросов.

Алекс? Это кто? Поскольку в кабинете никого больше не было, то я решил, что обращаются ко мне.

– Так вот. В последнее время вы ничего не замечали?

– Я вас не понял, - вынужден был сказать.

– Утверждают, что вы были последним.

– Последним?

– Да, кто видел Николая Григорьевича.

Я не сразу понял. Николай Григорьевич?.. Дядя Коля?.. И все-таки вспомнил, что действительно друга моего отца дядю Колю называли ещё "Николай Григорьевич".

– Не знаю, - отвечал я.

– В сущности, не это главное; меня интересует, о чем вы говорили, прощаясь?

– Сейчас вспомню, - сказал я; надо признаться, с памятью у меня плохо. Беда с памятью - иногда забываешь то, что не следовало бы забывать.
– О часах, знаете, говорили.

– О часах?

– Да, у Николая Григорьевича часы спешили, он искал хорошего часовщика. У меня такой есть, школьный товарищ.

– И все?

– Все.

– А что он делал?

– В каком смысле?

– Работал над документами, читал, стругал карандаши, поливал цветы, когда вы уходили?

– Когда я уходил?.. Да! Когда я уходил, он решил поливать цветы. Чтобы, как я понимаю, не завяли.

– И на этом вы расстались?

– Да, - ответил я.

– Хорошо, спасибо, вы свободны, - сказал мой новый руководитель и сел за стол.

Свободен? Кто? Но поскольку нас в кабинете было двое, то я решил, что я. Я так решил, наверное, потому, что Рябенький был занят: он писал - он увлеченно строчил на бумаге. Быть может, работал над новой инструкцией, запрещающей сотрудникам самоликвидацию.

Видимо, я не застрелюсь потому, что нам по инструкции приходится отчитываться за каждый боевой патрон. Как же я отчитаюсь, если отправлю пулю в лоб?

Нач же застрелился, наплевав на все инструкции, которые в категорической форме запрещают стрельбу в помещениях, не приспособленных для подобных утилитарных целей.

Прежде чем нарушить инструкции, он сложил в папочку поврежденные странички и передал мне:

– Таким вот образом.

– ?!

– Здоровье не то, брат. Шалит.

– Николай Григорьевич?

– Со здоровьем шутки плохи, понимаешь, - и задумался; может быть, в эту минуту он размышлял, куда лучше пустить пулю?

– Николай Григорьевич, - я вспомнил, как его зовут, и теперь беспрестанно называл его имя и отчество.

– Тсс!
– Нач приложил палец к губам и сообщил, в какой политической ситуации я могу использовать документы.

Я ответил: а если такой ситуации вообще не возникнет, которая им столь оптимистически прогнозируется?

– Ну тогда, сынок, извини, - развел руками Нач.
– Тогда я не знаю, в какой стране мы живем.

Когда ближе к полудню взломали дверь кабинета, то обнаружили, помимо изуродованного трупа Нача, самовар - там оказался пепел от части сгоревшего архива. Все специалисты ломали голову над этим казусом: уничтожать документы таким странным образом, через огонь?.. Все удивлялись, кроме меня.

Нач дядя Коля ещё был жив, когда мы стали с ним прощаться. За окном был вечер, ближе к ночи.

– Ты где завтра будешь, сынок?
– поинтересовался Николай Григорьевич.

– Сопли. Забюллетеню, пожалуй. А что? Если что надо...

– Нет-нет, - отмахнулся генерал-майор.
– Болей на здоровье. Сопли, это ещё хорошо. Мой тебе совет: кварц принимай, помогает и укрепляет.

– Спасибо, - поблагодарил.
– А вы не уходите?
– задал я очередной нетактичный вопрос.

– Поработаю, - ответил дядя Коля.
– Давай-ка дружище, на счастье...

Мы пожали друг другу руки, и я направился к двери. У двери генерал-майор меня окликнул:

– Саша?

Я оглянулся: он сидел за столом, и желтушный свет настольной лампы освещал часть его крупного породистого лица.

– Что?

– Нет, ничего. Который час?

Я сказал. Он глянул на свои часы, снял с руки. Хмыкнул:

– Черррт! Спешат, задрыги! Надо бы отдать в ремонт.

– У меня часовщик, - вспомнил я, - школьный товарищ.

– Ладно, как-нибудь потом. В другой жизни, - пошутил.

На этом и расстались. Я уехал лечить насморк, а дядя Коля остался работать в своем кабинете: у него была такая привычка - работать до позднего вечера, буквально до полуночи.

Теперь я понимаю, почему он доверил мне документы. Он хорошо знал, что такие, как и я, родились под искусственным светом - родились под кварцевым светом идей. От кварцевых процедур замечательный цвет лица. И люди, знал Нач, родившиеся под кварцевым солнцем и вечно живущие под ним, никогда не узнают очистительного пламени жизни, а, следовательно, будут жить всегда... жить, как они живут... и считать свою жизнь...

Или все куда проще: Нач своею смертью откупал меня. Он хотел, чтобы меня не перемолола чудовищная бетономешалка власти, но разве можно спастись от её ножей?

Но надо признаться - ничего не изменилось. Человека нет - и ничего ровным счетом не изменилось.

Был такой генерал-майор, а теперь его нет. Почему? Потому, что у него заспешили часы. Он пришел к руководству, и его спросили: который час? Он ответил на этот вопрос. А ему сказали: э, батенька, торопитесь, как и ваши часы; уберите, понимаешь, ваш компромат, добытый в обход нашего законодательства; забудьте то, что знаете, и отправляйтесь на пенсию - на заслуженный, значит, отдых. Почему, наверное, не понимал Нач. Как почему? Хотим подарить вам за плодотворную работу цветной телевизор. У меня есть цветной, говорил Нач. Будет два, объяснили ему, лучше ведь два, чем один?

Словом, генерал-майор застрелился, боясь видимо, спятить с ума от двух одновременно работающих телевизоров. Конечно, один из них он мог и не включать, но когда у тебя два экрана, то возникает страх пропустить интересную программу.

А, быть может, куда все проще: Нач, я уже говорил, остался один; он остался один в кабинете, он остался один в кабинете ночью; ночью, когда ты один в мире, то трудно удержаться от соблазна проверить боеготовность своего личного оружия.

Или ещё куда проще: судьбе было так угодно, чтобы дядя Коля угодил в число неизбежных потерь на невидимом фронте.