Скорпион
Шрифт:
— Какого Лонго?
Пришлось таки материться вслух: меня тотчас же прекрасно поняли, вспомнив все, что только можно было вспомнить о приятеле по студенческой скамьи — но в разных институтах.
Как мы искали неуловимого Лонго по всей столице, это отдельная анекдотическая история. Своими неурочными ночными вторжениями мы до смерти напугали две порядочные семьи, дети которых неосторожно дружили с Шуриком, потом гуляли по бесконечным этажам МГУ, посетили дискотеку в ночном клубе «Шанс» со специфически-ориентированной в половом вопросе молодежью и, наконец, в полночь прибыли в бар «Голубая устрица».
Я
— Где кассета, придурок? — рявкнул, срывая тряпку и потроша её. — И не говори, что ты не знаешь? Убью, не отходя…
— А вы кто? — слабым голосом поинтересовался Лонго. — Что это за псих, Андрюшенька?
— Поговори у меня, козел, — продолжал наступление. — Не вижу кассеты? Где она? — Выражался я, конечно, более экспрессивно для скорейшего дружеского взаимопонимания.
Публика и охрана попытались обратить мое внимание на себя. Я без лишних слов вырвал пистолет из кобуры и предупредил, что стреляю без предупреждения. Меня прекрасно поняли и сделали вид, что ничего экстраординарного в тесном устричном мирке бара не происходит. После чего я получил ответ на свой вредный и настойчивый вопрос.
— Я отдал кассету, — промямлил зачуханец и сообщил, кому именно.
— Кому? — не поверил я своим ушам.
— Дине Штайн, — повторил студентик и объяснил, что часа как три назад она нашла его в ДАСе. Нашла и попросила вернуть кассету. Вернуть по просьбе Марины Фиалко.
— ДАС — это что? — спросил я и не узнал своего голоса; было такое впечатление, что мне кое-что передавили чуть выше колен.
— Дом аспиранта и студента, — объяснил Тихий-младший.
В подобных случаях говорят, что земля разверзлась под ногами: именно разверзлась и так разверзлась, что аж до самой до оси, которая своим заостренным концом…
— По просьбе Марины, говоришь? — скрипел резцами от бессилия, сердечной боли и понимания, что по моему профессиональному самолюбию нанесен сокрушительный удар. Такой силы удар, что от него чертям стало тошно в подземной коптильне, а что говорить обо мне, человеке?
Получив подтверждение, помчался к джипу с невероятными проклятиями: тебя сделали, menhanter, сделали! И кто — какие-то две… Ну нет слов! Остались только многоточия:…….!…!
Марина?! Этого не может быть? Неужели ничего не понимаю в женщинах? Ничего?! Нет, скорее всего мадам Штайн решила сыграть свою игру — кто она вообще?
«Рад с вами познакомиться, а вас любит солнышко», вспомнил прощальный ужин со свечами. Тьфу ты, чтобы тебя, охотник за юбками!..
И, набирая по сотовому номер телефона конспиративной квартиры, я молил Бога, чтобы Марина была там, в противном случае — пуля в лоб: от стыда и досады, от срама и вечного позора.
— А её нет, — ответила Клавдия Петровна.
— Нет? —
и мир под ногами рухнул.— Она в ванной, — услышал и мир вознесся к звездам и я вместе с ним.
— Точно там? — был глуп до чрезмерности.
— Что значит «точно там»? — удивилась тетя Клавдия. — Что случилось, Алекс?
Все, схема действий этого прусского крашенного мопса мне стала предельно ясна. Пользуясь доверием Марины, как бы дипломат-журналист все прознала о криминальном шантаже господина Фиалко и… без зазрения совести влезла в наши исторические события. Вот это мастерица! Вот это игра в «дурака», все остались с носом! И с самым большим ты, ничтожный охотник за миллионами. Да, черт с ним, этим миллионом, главное другое: потеря лица. Бесчестье и пепел на мою голову!
Нет, хватит стенаний — надо действовать и действовать, и снова перебираю номера на сотовом. Если эта подозрительная дама Штайн ещё на нашей родной земле — она, земля, будет гореть под её ногами.
Увы-увы, через несколько минут выдается информация, что гражданка Германии, пройдя по «зеленому» коридору в качестве дипломата, села в кресло № 24-а самолета немецкой компании «Lutgafe» и уже как двадцать минут находится в ночном воздухе.
— А что такое, Алекс, забыли попрощаться? — позволил пошутить информатор, услышав мою анафему ночному небу и той, которая находилась в дюралюминиевом гробу с крыльями.
Ничего не остается, как шутить, это так. Надо держать удар и лишь убедиться: случилось именно то, что случилось. Впрочем, ровным счетом ничего не случилось — кто-то теряет, кто-то находит. Не удивлюсь, если выяснится, что мадам Штайн сотрудница немецкой службы безопасности (БНД), решившая поправить свой личный счет в банке, скажем, Мюнхена. То есть беспокоиться за неё не стоит, вопрос в ином — что потерял я? Сумму, на которую мечтал прикупить гору памперсов для сына и необитаемый островок для медового месяца дочери. Да черт с ними, миллионами на шоколадный арахис! Наживное это все дело. Я потерял лицо, повторю, а это, точно стальной ножовкой по тонким струнам души, выражусь не без изящества.
Чтобы до конца убедиться в своей версии, я потревожил господина Фиалко сначала телефонным нервным звонком, а после явлением собственной нервозной персоны в знакомых инкрустированных дачных стенах — далеко за полночь.
— А в чем дело, Александр? — не понимал заспанный высокопоставленный чин. — От вас приезжала дама. Очень милая особа, право, деловая и решительная.
— Да, — только и сказал я. — И что?
— Как что? — удивился господин Фиалко. — Ах, да, простите, она просила передать письмо лично вам в руки, Александр, — и направился к камину, где тлели малиновые головешки, похожие на затухающие планеты в галактической системе Гончих Псов.
— А пленка-то где? — не понимал ни черта.
— Как где, здесь, — и указал на головешки в камине. — Сжег, проклятую! — Передал мне конвертик. — А вам, Александр, отдельное спасибо. Работали великолепно, не ожидал, да-с. Быстро, решительно.
Оказалось, что приятная во всех отношениях дама в обмен на видеокассету получила оставшуюся сумму от оговоренного раннее со мной гонорара в девятьсот тысяч долларов.
Что на это можно сказать — лучше промолчать и сделать вид, что все именно так и должно было быть.