Скорпионы в собственном соку

У меня не было времени даже для того, чтоб сообразить, что покушение провалилось. Я вдруг понял, что умираю: все вокруг меня гасло, и внутренний мрак завладел моей головой.

Помню, в этом месте я сделал паузу в чтении исповеди Астигарраги, подобно тому, как сейчас снова остановилось такси.

Когда дорога казалась уже окончательно свободной, очередной затор, еще более плотный, последовал за недавней передышкой, во время которой поток потек.

Новая пробка была результатом столкновения автобуса с машиной. Легкий заработок для жестянщиков и страховых агентов, но оба транспортных средства стоят, занимая две полосы, потому образовался новый затор: и всем нам приходится двигаться по оставшемуся коридору.

Какой ужас… Я уже больше часа сижу в этом зловонном сундуке, постоянно созерцая морщинистый и поросший жесткими черными волосами, похожими на гвозди, затылок этого неизбежного и бесчувственного спутника моей одиссеи. У меня создается впечатление, что мы никогда не приедем, что я никогда не выйду из этого такси.

Проезжая мимо места аварии, мы видим, как два перепуганных водителя лупят друг друга по морде, хоть и без особого результата. Непонятно, что делает стоящий там представитель городской полиции – похожий на гномика из французских комиксов, – пытается развести неловких драчунов или собирать ставки на победителя у стада зевак?

– Ух ты, вот это мне нравится! Давай выбей из него дерьмо! Наподдай ему! Рогами! Засунь ему палец в задницу, а другой в рот и закрути ему внутренности! Поглядим-ка, убьете ли вы, двое, друг друга, если вам немного улыбнется удача! – кричит им мой чертов идиот с неожиданным весельем. – Это профессиональная деформация, я не могу этого избежать, – говорит он мне потом, и странно слышать такое культурное выражение из его уст, по виду уст неграмотного.

Преодолев препятствие, мы продолжаем свой путь. На следующем светофоре мы останавливаемся первыми. Я вижу среди людей, переходящих дорогу, Эпифанио и Власа, подхалимов-швейцаров из «Ла-Бильбаины». За недостатком чувства юмора они одеты одинаково: синий пиджак, серые, цвета маренго, брюки, белая рубашка и черный галстук. Как братики во времена франкизма, так одевала нас мама, Хосеми и меня, когда мы были детьми. Я все еще с удивлением вспоминаю наши идентичные и ужасные бежевые летние пальтишки.

Я высовываю голову в окно и подаю голос, чтобы поздороваться с этими психопатами, но они меня не видят и не слышат.

У меня не только пропала тревога, но вместо нее явилось довольно сильное ощущение благополучия, столь же физического, сколь и морального.

Это любопытно.

Это очень странно.

Улица Автономии никогда не казалась мне такой длинной.

Но вернемся к воспоминаниям.

Я прервал свое чтение в «Карте полушарий», чтобы задуматься на минутку над этой необыкновенной автобиографической историей.

Мне казалось невероятным, что человек, которого я знал или думал, что знаю, с которым мы вместе создали «роллс-ройс» среди баров авторских закусок, воплощение капитана Хаддока, в общем, мой друг, – это тот самый человек, что прожил столь необычайную цепь событий, причем в такой мрачной роли.

13

Я не знаю, где проснулся и через какое время.

Я использую слово «проснуться» просто для удобства. В действительности проснулся только мой мозг, способность думать. Я находился в абсолютной черноте или пустоте, как вам больше нравится, и не имел никакого представления о своем теле, не осознавал его, не знал, владею ли я им по-прежнему.

Работали только два чувства, и они пассивно связывали меня с миром: слух и обоняние.

Таким образом я узнал, что нахожусь в больнице, в коме; так определил мое состояние врач с пропитым голосом, говоривший с моей матерью. Его нельзя было назвать образцовым дипломатом.

– Видите ли, сеньора, он может проснуться тотчас же, через неделю, через год… или не сделать этого никогда. Говоря популярным языком, яд оказал на его организм очень необычное действие, и последствия невозможно предвидеть… А если он проснется, вполне вероятно, он не будет знать, кто он такой, или превратится в совсем другого человека… В некоторых случаях продолжительной комы, например, они обо всем забывают, даже разучиваются говорить и одеваться… Или наоборот: выучивают арамейский… Хотите, я скажу вам чистую правду? Что бы там мы из себя ни строили, а ведь на сегодняшний день мы ни малейшего представления не имеем о том, как функционирует мозг.

Рыдания моей матери огорчили меня почти так же сильно, как перспектива, обрисованная этим болваном. Я потерял ощущение времени.

Впервые в жизни я скучал по отцу. Я ни разу не слышал его голоса с тех пор, как пришел в сознание, и это было странно.

Мое недоумение рассеял разговор между матерью и одной из немногих общительных соседок из Альсо, которая пришла навестить меня.

Мой отец умер 10 августа, в тот самый день, когда я впал в кому.

Он доел на кухне отравленных кальмаров, которыми пренебрег Франко.

Охрана Франко сделала поверхностные выводы и арестовала хозяев харчевни Арансади и весь персонал.

Много лет спустя я узнал, что женщина, которую Франко назвал Ампаро, продолжает находиться в тюрьме, а ее мужа расстреляли. Новые невинные жертвы неудавшегося опереточного убийства, которое, кстати, сохранили в секрете.

С горькой мысленной улыбкой я вспомнил кривляння моего дяди Пачи, когда он принимал яд и противоядие, и как я тоже попробовал это плацебо.

Противоядие, которого, разумеется, никогда не существовало.

Было ясно, что, задумав свой план, он решил пожертвовать мною.

Я был приемлемой потерей; цель оправдывала уничтожение средства.

Моя смертельная ненависть к Пачи Ираменди родилась в тот момент откровения, и, не считая сладкой передышки длиной в пять лет, она не переставала питаться и крепнуть на протяжении четверти века.

Полагаю, что эта ненависть, вскоре распространившаяся и на остальных пятерых заговорщиков, утишила мое желание умереть, чтобы освободиться от этого жестокого бессилия, и его заменила собой жажда вернуться однажды в мир, чтобы иметь возможность отомстить им всем.