Скорпионы в собственном соку

Сержант был до такой степени сукиным сыном и таким несгибаемым, что в упражнении с настоящим огнем, то есть когда он гонял нас низкими очередями из «Калашникова», он засадил по одной пуле в каждую ступню палестинскому новобранцу, запутавшемуся в мотке колючей проволоки на линии огня, которую этот козел Али должен был прикрывать, и нисколько не смутился, несмотря на очевидность того, что он ранил человека.

Он был настолько безумен, что играл в русскую рулетку сам с собой, на глазах у всех нас, смотревших на него ошеломленно и взволнованно перед лицом этой вероятности в одну шестую, что он пробьет себе голову. Но ему везло или не везло – в зависимости от того, чего он хотел, поскольку, будучи бербером и истовым мусульманином, он испытывал презрение к этой жизни и желанием его было как можно раньше соединиться с Аллахом в раю, чтобы оттрахать свою порцию гурий. Но боек револьвера «Манурин», «Магнум 357», такого же, как те, что носят французские жандармы, всегда, к нашему разочарованию, попадал в одно из пустых гнезд барабана. Я делил этот ад с четырьмя другими басками, претендующими на роль спасителей родины. Остальная часть нашей компании состояла из палестинцев из ООП и «Фатха», боевиков из Фронта Полисарио, [116] нескольких ливийцев (по культурному обмену с Кадаффи), двух корсиканских сепаратистов и одного члена ИРА.

116

Народный фронт за освобождение Сегиет-эль-Хамра и Рио-де-Оро.

О моих соотечественниках говорить нечего, никто из них ни с какой стороны не был мне интересен. Ну, может быть, за исключением Перу Марраусы, впоследствии известного как Мамарро (он подорвал самого себя на нескольких динамитных шашках, «вспотевших» нитроглицерином), который храпел на койке, расположенной под моей, и отравлял все мои ночи в этом Эдемском саду ароматом чеснока: у него была извращенная привычка перед сном жевать его сырым, широко открывая рот.

Быть может, это было его секретное оружие против испанских захватчиков, и Перу знал слова Хулио Камбы, но он вырвал их из контекста: «Чеснок служит как для отпугивания ведьм, так и для отпугивания иностранцев». Мне все время хотелось почистить ему зубы паяльником.

В середине апреля мое интенсивное военное обучение объявили оконченным. Меня посадили на торговое судно, отправлявшееся из Алжира курсом на Марсель. Мне не терпелось вернуться в Бордо и увидеть красивую девушку из булочной, которую я не забыл.

Наряду с футбольными стадионами и площадями для корриды, я добавил в список мест, где больше не будет моей ноги, Алжир, но в данном случае не смог сдержать свое обещание ради возможности исполнить другое, более важное.

Бордо снова ускользал у меня из рук. В порту Марселя меня ждал тот тип, что караулил меня во время встречи с дядей.

Тартало хотел видеть меня в своей вотчине.

Мы ехали на машине по дороге на Монпелье, Тулузу, Тарб и По, пока не достигли буколического Сан-Бартелеми в Ландах, достаточно близко от Байонны, где находилось шале, укрывшее в своих стенах руководство ЭТА.

На этот раз мне не завязывали глаз, кажется, меня уже считали одним из своих.

В огромном гараже, пристроенном к дому, откуда мы перешли в жилые помещения, стояли роскошный «BMW», «вольво», внедорожник и два мотоцикла с большим объемом двигателя.

Дядя Пачи вместе с Франсиско Мухикой Гармендия, Артапало, также прозванным Пакито, еще одним из военных руководителей организации, который станет ее верховным политическим главой после смерти Тартало, приступили к моему крещению в боевики, к церемонии посвящения в рыцари: мне дали мое «железо» – пистолет, автоматическую «Астру» девятого калибра, только что сошедшую с фабричного конвейера, и открыли бутылку «Моэ amp;Шандон».

Я ужинал вместе с ними, переночевал в шале, а на следующий день уехал один на «рено» с надежным номером – в Мадрид для укрепления действовавшей там группы.

Пересекая бесконечные бургосские степи, я подумал, что со мной снова происходит то же, что и во время отношений с Бланкой, когда я был более озабочен тем, чтобы переспать с ней, чем тем, чтоб найти благоприятный случай для ее убийства.

В данном случае то обстоятельство, что меня посылают в Мадрид, кроме того, с опасным приказом присоединиться к самой активной боевой группе ЭТА, заботило меня более потому, что я удалялся от моей прекрасной незнакомки из Бордо, чем потому что откладывалось устранение дяди Пачи.

33

Жизнь полна случайностей, и квартира, где укрывалась мадридская группа, находилась в Сан-Хосе де Вальдера; быть может – я был не способен это определить, – в том же самом квартале, где я убил Лало Сепильо, агента и приятеля Бланки Эреси.

Мадридской группой управлял тогда (она сражалась уже три года, не зная отдыха) один из самых опытных, разыскиваемых и знаменитых активистов ЭТА, Хосе Луис Уррути Субера, не имевший клички.

Уррути уже некоторое время был не согласен с методами членов руководства, которых он считал неспособными, бессмысленно кровавыми и безответственными бюрократами, ведущими ЭТА к политическому самоубийству. Но прежде всего он полагал, что они – шайка трутней, озабоченных только тем, чтобы обеспечить себе продолжение беззаботной жизни, какую они год за годом вели.

Эти соображения он не держал в слишком строгом секрете; он изложил мне их в первый же день, как я приехал, пока мы вместе опустошали бутылку домашнего пачарана, [117] лучшего в мире напитка, на его сомнительный вкус.

Ребята из Сан-Бартелеми тоже были сыты Уррути Суберой по горло, как сообщила мне Пантера; они считали его безумцем, которого нужно будет поскорее отправить на пенсию.

Уррути был помешан на своей безопасности (они бы сошлись с Франко на этот счет). Он постоянно менял внешность: тасовал бороды, усы, очки, цвет и длину волос, а холодной мадридской зимой ночевал в фургончике, который парковал каждый раз на другой улице. Он завешивал металлические стены одеялами, чтобы не окоченеть от мороза.

117

традиционная баскская настойка на анисе и терновнике.

Его настольной книгой были «Сравнительные жизнеописания» Плутарха, и ему нравилось приводить цитаты из Марка Аврелия.

Однажды ночью во время горячего идеологического спора с Пантерой он сказал:

– Не говори мне, что нужно жертвовать собой ради дела, не будь идиоткой, женщина… Единственное важное дело – это мы сами.

Французская полиция случайно задержала его на дорожном посту в 1997 году.

Он уже несколько лет как от всего отошел (его исключили из ЭТА в 1994 году). Он жил со своей женой в Румане, в маленькой затерянной деревушке, по новым документам.

Когда он отсидит свой шестилетний срок во Франции за связи с террористами, его экстрадируют в Испанию, чтобы судить за шестнадцать убийств и два ограбления.

Пантера, Ичасо Перес Гарсия, второй по значению член группы, тоже была террористкой-ветераном. Про нее говорили, что она нахальна и своевольна и стреляет по своему усмотрению, нарушая приказы; я сам лично мог в этом убедиться.

Это была женщина впечатляющей внешности: почти метр восемьдесят ростом, тело модели, зеленые глаза пантеры и длинная грива, черная, вьющаяся. Ее фотография как очень разыскиваемой этарры [118] висела во всех аэропортах, на всех вокзалах и во всех общественных местах, но она не заботилась о том, чтобы менять внешность, потому что нравилась себе такой.

118

члена ЭТА.

Говорили, что ее осведомителем был любовник из гражданской гвардии до тех пор, пока она его не убила.

Она также отбывает заключение во Франции и вскоре будет экстрадирована за двадцать три смерти, которые задолжала испанскому правосудию.

Она хорошо относилась ко мне. Это она придумала мне прозвище Антон, или Антончу, и я его сохранил. Она назвала меня так, потому что я напоминал ей ее парня из Орко, который носил это имя.

Однажды ночью в грозу она явилась в мою комнату нагой.