Скованные намертво

— Съемная квартира. Некто Виктор Дзигоев. Из Осетии, — услышал Аверин в телефонной трубке голос Долгушина. — Что дальше, Слава?

— Подумаем, — произнес Аверин и закашлялся. В комнате, отведенной под штаб, дым стоял такой, что можно топор вешать.

Аверин положил трубку на стол, изложил следователю ситуацию и спросил:

— Что делать будем?

— Надо задерживать его, — сказал следователь. — И обыск на хате производить.

— Вот что, вы двигайтесь к той хате одним экипажем, — сказал Аверин Долгушину. — Сориентируйтесь на месте. Я подъеду с постановлением о производстве обыска и с группой ОМСНа.

— Идет, — сказал Долгушин.

Аверин позвонил в спецназ, располагавшийся в Колобовском переулке недалеко от Петровки. По согласованию с начальником МУРа спецназовцы по указанию Аверина готовы были немедленно выехать на место и броситься хоть к черту в пасть.

— Группа — четыре человека, вооружение тяжелое, — сказал Аверин дежурному по ОМСНу . — Встречаемся у восемнадцатого отделения через двадцать минут.

— Принято.

— Так, сделано, — Аверин набрал новый номер. — Але, Егорыч. Привет. Слава беспокоит… Слушай, у тебя ключ от моей квартиры есть. Будь другом — покорми Пушинку. Она с голодухи воет. Меня сегодня не будет.

— О чем разговор., — сказал Егорыч. — А чего ей? Мяса жареного?

— Воблы и пива… Ты что, котят не кормил?

— Нет.

— Молока. Рыбки вареной — в холодильнике.

— Сделаю.

Через двадцать минут серая «Ауди» с четырьмя здоровяками из спецназа стояла во дворе отделения. В багажнике машины лежали бронежилеты, щитки, светошумовые гранаты, альпинистское снаряжение.

Искомая хата располагалась в Текстильщиках. Дверь вылетела от удара кувалдой. Спецназовцы ворвались в квартиру и разложили огромного осетина на полу. На убийцу он по внешнему виду явно не походил.

На квартире обнаружили два Калашникова и ящик с гранатами.

— Кто Сахоевых расстрелял? — осведомился Аверин.

— Не знаю таких, — прохрипел осетин.

— Все ты знаешь. Лучше тебе признаться.

После получасовых уговоров осетин махнул рукой:

— Это не мое дело. У меня к Сахоевым претензий не было. Это Аслан и Гогия.

— Где живут?

— У подстилок своих. Телефоны знаю. Они шакалы. Мы с ними не в одной упряжке.

По телефонам установили адреса через Центральное адресное бюро. К утру знали, где живут две девушки — связь боевиков. Одна проживала в Химках. Другая — в Марьине.

В полдевятого Аверин с группой ОМСНа стоял перед дверью в шестнадцатиэтажном доме в Химках. Два удара кувалдой — дверь слетела с петель, и спецназовцы ворвались в квартиру. Послышался женский истошный визг и мужские матюги.

Аверин залетел в комнату. Голая, едва прикрытая простыней девушка съежилась на кровати. Обнаженный верзила лежал, уткнувшись лицом в ковер, и стонал. Аверин нагнулся, перевернул его. Физиономия — русская, на кавказца никак не походил.

— Ты кто?

— Сема, — жалобно произнес верзила.

— А что ты тут делаешь, Сема?

— К бабе пришел. А че, не положено?

Начался обыск. С антресолей извлекли автомат Калашникова.

— Рыбонька, это что за штука? — спросил Аверин хозяйку квартиры, которая успела накинуть на себя халат.

— Не знаю, — заскулила она.

— Это называется автомат. И за его хранение — два года тюрьмы.

— Не мое! Аслан оставил!

— А где он сам?

— Когда хочет — приходит. Позавчера видела!

— Ясно…

Аверин отзвонился в штаб:

— Нашли ствол. Клиента нет.

— В Перове обнаружили два трупа, — произнес следователь. — Один похож на убийцу.

Ну вот. Дела шли все круче и круче.

— Давай адрес, — Аверин раскрыл блокнот и вытащил ручку. — Я двигаю туда.

Действительно, в лесополосе в Перове лежали на земле два трупа. Молодые ребята, расстрелянные из пистолета. С привычным контрольным в затылок. Около них суетился эксперт.

Аверин нагнулся, посмотрел в свете фонаря на искаженные лица. Оскал смерти — сотни раз виденный, но от того не менее страшный. К смерти не привыкаешь с годами. Лишь убеждаешься в очередной раз, как страшен человеку человек. И как нужно ценить жизнь.

— Не они, — покачал головой Аверин.

Это оказались совершенно другие трупы. С какой-то другой разборки. Результат какого-то другого конфликта — смертельных обид, долгов, ненависти. Аверин прекрасно ощущал, что вокруг — океан ненависти, поверхность его вскипает и лопается кровавыми пузырями. И в этом океане тонут потерянные, изможденные, бесполезные, иссохшие от зла души.

— Грехи наши тяжкие, — вздохнул Аверин и направился к машине.

— Извлек пользу из информации? — спросил Ледокол, когда они встретились в скверике около метро «Таганская».

— По приватизаторам квартир?

— Да.

— Есть кое-какая.

Ледокол был одет совсем просто — джинсы, куртка, кроссовки. Похоже, на сей раз он назначил встречу не между раутами в посольстве.

— Вот тебе еще наводка. Есть такой чемпион-боец и знатный бригадир Артем Смолин. Ты не ошибешься, если потрясешь его по расстрелу на Кронштадтском бульваре. Расстреляны молодые братаны — Боба и Спортсмен. Вечером. Зашли в подъезд и получили по пуле.

— Смолин исполнитель?

— Да. Вдвоем с неким Питоном.

— Это из команды Росписного?

— Артем — помощник Росписи. — А доказательства?

— После того как всадили по восемь пуль в жертвы, оружие утопили в Большом Головинском пруду, прямо у водопада.

— Ты там что, за спиной стоял?

— Нет, не за спиной. Но знаю достаточно.

— Ледокол, ты меня все больше поражаешь.

— Не одного тебя… Я сам не могу разобраться в себе. Человек-загадка. Эх, самбист, сложись судьба по-иному, быть бы мне министром или секретарем обкома. Или шефом Абвера — способности есть, — он покосился на собеседника и усмехнулся. — Один хороший знакомый, профессор-психолог, прогнал меня по тестам, измерял коэффициент интеллекта. Зашкалило. Такие, как я, — штучные экземпляры.

— Не скажешь, что тебя в подворотне шпана резать собиралась.

— Давно это было, самбист. Очень давно.

— Такие бы таланты да на благое дело.

— А где оно сегодня, благое дело?.. Времена железные. Однажды, коснувшись креста на груди, понимаешь, что живешь не просто так. Бесится антихристово воинство, и надо принимать чью-то сторону.

— И из христианской добродетели идешь в братву?

— Именно, самбист. Получается, что у каждого свой крест. И каждый должен сделать что-то там, где его поставил Господь.