Скованные одной цепью

— Для начала, — сказал он, — надо распечатать список друзей и посмотреть, нет ли в нем наших знакомых.

— Ладно.

Майрон открыл в компьютере фотоальбом под названием «Брэд и Китти — история любви» и начал листать страница за страницей. Эсперанса сидела рядом. Они долго молчали. Майрон просто щелкал клавишами, смотрел, снова щелкал. Жизнь. Вот что являлось его глазам. Он всегда посмеивался над фанатами социальных сетей, сам ими не пользовался и даже усматривал в них некое странное извращение, но сейчас, по мере того как продвигался вперед — щелк, щелк, — ему открывалась, ни больше ни меньше, сама жизнь, даже две.

Жизнь его брата и жизнь Китти.

Майрон видел, как они взрослеют. Здесь были фотографии, где Брэд и Китти преодолевали песчаные дюны в Намибии, путешествовали по Каталонии, любовались идолами на острове Пасхи, помогали местным жителям, ныряли с мысов в Италии, тащили рюкзаки в Тасмании, занимались археологическими раскопками в Тибете. На этих снимках, сделанных, например, в высокогорных селениях Мьянмы, Китти и Брэд щеголяли в одеждах аборигенов. На других — в шортах и футболках. Рюкзаки наличествовали почти всегда. Брэд и Китти часто позировали перед фотокамерой плечом к плечу, почти касаясь друг друга щеками. Волосы у Брэда были, как и раньше, темные, курчавые, порой они отрастали, образуя такой живописный беспорядок, что его можно было принять за растафария. [11] Он не так уж сильно изменился, его брат. Майрон присмотрелся к носу Брэда и обнаружил, что он еще немного искривился, а, впрочем, может, ему просто показалось.

11

Растафарианство — религиозное течение в христианстве, возникшее в 30-е гг. XX в. на Ямайке и обожествляющее императора Эфиопии Хайле Селассие I как посланца Всевышнего на земле.

Китти похудела, сделалась одновременно жилистой и хрупкой. Майрон продолжал щелкать клавишами. Как бы там ни было — и это должно было бы радовать, — на каждом снимке Китти и Брэд сияли.

— Вид у них счастливый. — Эсперанса словно прочитала его мысли.

— Да.

— Впрочем, это отпускные фотографии. Что по ним скажешь?

— Это не отпуск, — возразил Майрон. — Это их жизнь.

Рождество в Сьерра-Леоне. День благодарения в Ситке, на Аляске. Какой-то праздник в Лаосе. Свой нынешний адрес Китти обозначила так: «Затерянные уголки планеты Земля», а род занятий — «Бывшая несостоявшаяся теннисная звезда, ныне счастливая странница, надеющаяся сделать мир лучше, чем он есть!»

Эсперанса ткнула пальцем в слова «род занятий» и скорчила гримасу.

Покончив с первым альбомом, Майрон вернулся к фотографии на профиле. Имелось еще два альбома: один — «Моя семья», другой — «Лучшее, что есть у нас в жизни, — наш сын Микки».

— Все нормально? — спросила Эсперанса.

— Вполне.

— В таком случае давай посмотрим.

Майрон кликнул файл Микки, и на экране появились квадратики — небольшие иконоподобные снимки. Какое-то время он просто смотрел, не выпуская из рук мышь. Эсперанса тоже сидела не двигаясь. Потом, почти автоматически, Майрон принялся просматривать фотографии мальчика, начиная со старых, младенческих и заканчивая совсем недавними, когда парнишке, наверное, сравнялось пятнадцать. Эсперанса наклонилась, стараясь получше рассмотреть мелькающие изображения, и вдруг сдавленно прошептала: «Боже мой».

Майрон промолчал.

— Отмотай-ка назад.

— Тебя какой снимок интересует?

— Сам знаешь какой.

Это правда, он знал. Майрон вывел на экран фотографию Микки, игравшего в баскетбол. Вообще-то подобных снимков, когда мальчик бросает мяч в кольцо, было много — сделаны в Кении, Сербии, Израиле, — но только на этой Микки словно завис в воздухе. Кисть отведена назад, мяч у лба. Его противник, ростом повыше, старается блокировать бросок, но у него это явно не получится. И дело не просто в том, что Микки высоко прыгал, он еще умел зависнуть в воздухе, уходя таким образом от выброшенной навстречу руки. Майрон едва ли не воочию видел этот мягкий бросок с обратным вращением, видел, как мяч летит в кольцо.

— Можно констатировать очевидное? — спросила Эсперанса.

— Валяй.

— Твой стиль. Можно подумать, что это тебя снимали.

Майрон промолчал.

— Неужели у тебя был такой чудной перманент?

— Никакого перманента не было!

— Ладно, пусть естественные локоны, исчезнувшие, когда тебе исполнилось двадцать два.

Молчание.

— Сколько ему сейчас? — спросила Эсперанса.

— Пятнадцать.

— Ростом, кажется, он выше тебя.

— Может быть.

— И конечно, он Болитар. У него твое сложение, правда, глаза дедовы. Мне нравятся глаза твоего отца. Что-то в них есть душевное.

Майрон промолчал. Он просто рассматривал фотографии племянника, которого никогда не видел, стараясь хоть как-то разобраться в нахлынувших на него чувствах, но потом решил — пусть будет как будет.

— Итак, — заговорила Эсперанса, — что делаем дальше?

— Находим их.

— Зачем?

Майрон счел вопрос риторическим, а может, просто не подобрал убедительного ответа. Так или иначе, надо искать. После ухода Эсперансы Майрон еще раз просмотрел фотографии, на сей раз медленнее. Закончив, открыл свою почту и навел курсор на нужное окошко. Появилась фотография Китти. Он написал письмо, стер, снова написал. Не те слова, не те. Как всегда. К тому же слишком длинно, слишком много объяснений, наставлений, а еще всех этих «с одной стороны, с другой стороны». В конце концов Майрон сделал последнюю попытку, оставив на этот раз три слова: «Извини меня, пожалуйста».

Он посмотрел на экран, покачал головой и, чтобы не передумать, быстро отправил письмо.

Уин так и не появился. Раньше его кабинет находился наверху, в дальнем конце коридора, где располагалась Служба обменов «Лок-Хорн», но когда Майрон на продолжительное время выбыл из строя, Уин спустился (в буквальном и переносном смысле) в «Эм-Би пред», чтобы подставить плечо Эсперансе и убедить клиентов, что фирма по-прежнему на плаву.

На Уина это было похоже — исчезать, не выходить на связь. Пропадал он довольно регулярно — правда, в последнее время реже, чем раньше, но всякий раз это не предвещало ничего хорошего. У Майрона возникло искушение позвонить ему, но, как справедливо отметила недавно Эсперанса, он им обоим не мамочка.

Остаток дня ушел на работу с клиентами. Одному не давало покоя то, что его недавно обменяли, переведя в другой клуб. Другому — что его не хотят обменивать. Третья была недовольна тем, что ее заставили ехать на премьеру фильма в обыкновенной машине, хотя обещали лимузин. Четвертый (обратите внимание на динамику) — что он никак но может найти ключ от номера в одном из отелей Финикса. «Какого черта вместо ключей используют эти дурацкие карточки, Майрон? Помнишь времена, когда ключи были с большими грушами? Такие я никогда не терял. Займись тем, чтобы отныне мне бронировали номера в гостиницах с такими ключами, ладно?»

«Будет сделано», — заверил его Майрон.

Спортивный агент един во многих лицах — переговорщик, психолог, друг, консультант по финансовым вопросам (ими в основном занимался Уин), агент по продаже и покупке недвижимости, личный посыльный, управдом, контролер качества товаров, водитель, нянька, отец и мать разом, — но более всего клиенты ценят то, что агент отстаивает их интересы с большим рвением, чем они сами. Лет десять назад, в ходе трудных переговоров с владельцем команды, клиент спокойно сказал Майрону: «Я не перевариваю этого человека лично». А Майрон ответил: «Не важно, всем займется агент». Клиент улыбнулся: «Вот почему я никогда от тебя не уйду».

И в общем-то эта ситуация вполне отражает то, как должны складываться взаимоотношения агента и талантливого спортсмена.

В шесть часов Майрон свернул на знакомую улицу пригородного рая, известного в штате Нью-Джерси под названием «Ливингстон». Подобно большинству таких пригородов, расположенных вокруг Манхэттена, Ливингстон некогда представлял собой сельскохозяйственные угодья, более походившие на обыкновенную пустошь, пока в начале шестидесятых годов прошлого века кому-то не пришло в голову, что отсюда всего час езды до Большого Города. Тогда-то здесь началось бурное строительство домов-недоносков, эдаких «Макхаусов»: при их возведении прежде всего учитывалось, сколько квадратных футов жилой площади можно уместить на минимуме земли, а вместе с ними — дорог местного значения, хотя пока еще они пролегали в стороне от улицы, на которой жили родители Майрона. В тот самый момент, когда он притормозил у знакомого дома, того самого, где прожил большую часть своей жизни, открылась входная дверь и на крыльцо вышла мама.