Скрипка некроманта

— Да, видел, конечно… — они и сейчас были перед Маликульмульком, глубоко утопленные в землю и со скосами, по которым могли бы скользить дрова. — То есть прямо на Известковой улице, между «Лавровым венком» и «Лондоном», пьяного мужчину ударили по голове чуть ли не топором и очень ловко избавились от тела. Насколько я помню, вечером в это время улица не пустынна — особенно в день, когда за углом дается представление. Убийцы совсем обнаглели…

— Почему же на улице? Музыканты не заметили, когда Баретти ушел из «Лаврового венка», и решили, что он отправился отсыпаться в гостиницу. Может статься, кто-то его выманил, отвел в подходящее место и убил, а тело перенесли и спустили в окно уже ночью. Ей-Богу, не знаю! — воскликнул Давид Иероним. — Ну, теперь вы все видели, можно идти в «Лавровый венок».

Толпа не расходилась. Именно теперь, когда тело увезли, тут собрались едва ль не все соседи и облепляли печальную историю невероятными подробностями: скоропалительным романом итальянца и загадочной рижанки, ревностью мужа и прочей дребеденью, которую так сладко повторять благопристойным бюргершам; даже двадцать лет спустя они будут вспоминать смерть скрипача как настоящий роман с роковыми страстями, наказанным прелюбодеянием и даже незаконным ребенком.

— Бедный синьор Баретти… Видно, кто-то решил, что у него после удачных гастролей полон кошелек денег… — сказав это, Маликульмульк замолчал и пошел сквозь толпу, уже наловчившись прокладывать дорогу всем своим грузным мощным телом, Гриндель — за ним.

Маликульмульк вспоминал, как чуть ли не все итальянцы поочередно жаловались на пьянство Баретти. Первым был старик Манчини — по крайней мере, первым для Маликульмулька: он рассказал, как шел с Никколо в отведенную для музыкантов комнату и видел, как четверка музыкантов, уходя, тащила с собой пьяного скрипача. Он еще удивлялся, кажется, как это синьору Баретти удалось напиться. Говорили о пьянчужке и Аннунциата с Дораличе, когда ждали кофея и микстуры в аптеке Слона; говорили, не стесняясь присутствием Маликульмулька, уверенные, что он не разумеет по-итальянски. Но они удивлялись — отчего именно в Риге он стал спиваться с поразительной быстротой и ловкостью. Аннунциата сказала, что это город на него плохо влияет. Потом добавила, что пьянству способствовал старик Манчини. И кто удивлялся, что Баретти позволяет себе напиваться не только после выступления, но и во время оного, кто?..

Теперь бедняга мертв, его не спросишь. А стоило бы спросить! Фрау де Витте утверждает, что есть способы побеседовать с усопшими. Грех, конечно, большой грех… но ведь можно поговорить с умозрительным усопшим, мысленно… опыт есть — в «Почте духов» с утопленником беседовать довелось!.. Журнал остался на том свете, а Маликульмульк — уже на сем, но опыт никуда не делся.

Еще раз попытавшись представить себе лицо итальянца, Маликульмульк вывалился из толпы и увидел у парадных дверей «Лондона» пару — даму в теплом зимнем капоте и мужчину в шубе и двууголке, надетой по-особому — углом вперед. Поскольку ни свитских офицеров, ни господ из Генштаба тут быть не могло, оставались только армейские инженеры… Брискорн?..

Это и впрямь был он, а вот лицо дамы прикрывали поля шляпки, низко надвинутой на лоб. Да еще она низко опустила голову, словно не желая глядеть в лицо кавалеру.

Брискорн говорил тихо, быстро и сердито, она кивала — и вдруг замотала головой. Маликульмульк устремился было к ним, но дама резко повернулась и влетела в гостиничные двери — только подол салопа вспорхнул и чудом не оказался зажат створками. Брискорн за ней не последовал — теперь уж он уставился на носки своих сапог. Но длилась его нерешительность не более двух секунд — он сперва зашагал, потом вообще побежал в сторону городских ворот. Догнать его Маликульмульк при всем желании не мог — Брискорн был сложен атлетически и быстроног, да и не боялся раскатанных мальчишками ледяных лепешек.

Оставалось лишь отложить размышления о нем до лучшего времени и вернуться к покойному скрипачу.

Воссоединившись с Гринделем уже возле «Лаврового венка» и войдя в обеденный зал, Маликульмульк задал неожиданный для химика вопрос:

— Послушайте, Давид Иероним, отчего люди в Риге спиваются?

— От безделья, — сразу же ответил химик, и тут рядом с ними оказался Паррот. Он слышал вопрос и сразу присоединился к беседе.

— От лишних денег, особенно если рядом появляются ловкие собутыльники. От разорения — я такое видел дважды… Направо, вон видите стол и Ганса с Вилли?.. И от слабости души. Нужно уметь сказать себе «нет», — строго объявил он. — Мало ли что на ум взбредет? А ты — «нет»! Вы про итальянца толкуете? Тогда — от самолюбия.

— Это как? — удивился Давид Иероним.

— Очень просто. Он выступал в Риге вместе с Никколо Манчини, он слышал, как играет дивное дитя. Самому ему уже за сорок, карьеры он не сделал. Карьера для него — это первая скрипка в парижской опере, а он разъезжает по немецким княжествам, которые не всякий и на карте-то сыщет. Он столько лет по ним разъезжает, что выучился говорить по-немецки не хуже нас с Давидом Иеронимом. И вот он слушает мальчика и думает: Господи, за что такая несправедливость, я мучался по восемь часов в день, у меня мозоль на подбородке с талер величиной, а этот паскудник родился со смычком в руке! Раньше, может быть, итальянец даже не задумывался о том, что жизнь не удалась. Но сейчас он сравнил себя с этим ребенком…

— С больным ребенком, Георг Фридрих, — напомнил Гриндель.

— Про это он думать не хочет. Он в своей дурной голове считает деньги, заработанные ребенком, и кричит благим матом: Господи, почему не мне?! А поскольку он догадывается, что так играть не будет уже никогда, то говорит себе: пропади все пропадом, я должен вознаградить себя за неудавшуюся жизнь хотя бы бутылкой вина. Но в этом случае было кое-что покрепче. Возможно, он начал пить русскую водку. Там, где он раньше разъезжал, ее не было, а в Риге она есть. Идем скорее, сейчас принесут тушеную капусту. Я уж думал искать вас на улице. Надеюсь, вы в подвал не спускались?

— Понадобится — спущусь, — буркнул Маликульмульк. Ему не понравилось, что Паррот разговаривает с ними, как со своими мальчиками. А вот Давида Иеронима это устраивало.

— Садитесь, друзья мои. Ганс, убери локти со стола, — велел Паррот. — Я заказал для всех айнтопф с тушеной капустой, в холодную погоду это самое лучшее кушанье. Ну что, Крылов, продвинулось ваше следствие?

— Мне кажется, да. Но говорить об этом я не расположен, — быстро ответил Маликульмульк.

— Появился виновный?

— Да. Но сперва мы должны убедиться…

— Как бы скрипка не покинула Ригу.

— Я знаю, где скрипка, — вдруг выпалил Маликульмульк, раздраженный учительским тоном Паррота. — Ее велел выкрасть некий курляндский барон. Она понадобилась ему для внука. Сперва она была надежно спрятана в замке. Но сейчас ее уже вынесли, и она у нового хозяина.

Ни в том, ни в другом он не был уверен. Однако говорил очень внушительно.

— Как же вы собираетесь возвращать ее дивному дитяти?

— Сперва я должен поговорить с теми, кто вынес ее из комнаты музыкантов. Может быть, они, поняв, что их воровство раскрыто, сами поспособствуют возвращению скрипки — в обмен на мое молчание.

— Разумно, — согласился Давид Иероним.

— Вы уверены, что идете правильным путем? — спросил Паррот. — Видите ли, даже очевидный исход опыта нуждается в проверке, и многократной.

— Да, — мрачно сказал Маликульмульк. — Я советовался с опытным человеком, который немало рассказал мне про этого Брискорна…

— Ваш подозреваемый — герр Брискорн? — спросил Давид Иероним. — Это по меньшей мере странно.

— Вы с ним знакомы? — осведомился Маликульмульк.

— Шапочно. А как же похититель шубы?