Скрут

Тем временем окровавленный блондин прижимал платок к разбитому лицу:

— Мне плевать на умников, являющихся на готовенькое! Если бы вы приволокли его на аркане два дня назад — я доплатил бы вам из своего кармана! А теперь мальчишка мой, и я чихать хотел на вашего властителя! Я взял его, а не… правосудие!..

Новоприбывшие стражники сгрудились плечом к плечу. Под их взглядами люди блондина тоже собрались в кучу; противостояние не обещало ничего хорошего. Из-за спин и копий Игар не мог разглядеть Тиар.

— Распоряжаться будешь у себя дома, — мрачно сказал обладатель густого баса, который оказался всего лишь черноволосым карликом у правой руки носителя значка. — Изловленных на нашей земле преступников надлежит спровадить в тюрьму города Требура с тем, чтобы учинить разбирательство…

— Плевать! — взвизгнул блондин; предводитель второго отряда, в чьей руке оказалась испещренная печатями грамота, недобро прищурился:

— Плевать на законы провинции Ррок?!

Видимо, разум одноухого блондина помутился от полученного удара, последующей радости и сменившей ее внезапной несправедливости; разум блондина помутился, иначе он не стал бы выхватывать саблю и замахиваться на вооруженного грамотой противника.

Оружие не помогло ему. Руки карлика были коротки, зато хлыст длинен. Блондин зашипел и чуть не выронил саблю.

— Закон!! — заревели бойцы из города Требура, опоздавшие к поимке Игара. С таким же успехом они могли бы закричать: «Двести семьдесят золотых! Немедленно!»

Игара схватили за шиворот. Он обмяк, будто мешок с мукой; деловитый стражник склонился над ним, желая поудобнее перехватить безжизненное тело, получил сильнейший удар головой в лицо и повалился на Игара сверху.

Таким ударом гордился бы сам Отец-Разбиватель; некоторое время Игар отдыхал, прикрывшись телом стражника от бушующих на подворье страстей. Звенели клинки, конские копыта взметали пыль и солому, носились обезумевшие куры и голосила хозяйка; влача на себе пребывающего в беспамятстве врага, Игар отполз к хозяйственным пристройкам. За дверцей щелястого сарайчика испуганно кричали запертые козы, рядом в загоне басовито похрюкивал огромный пятнистый боров. Редкой породы — волосатый, с кисточками на острых ушах.

— Где он?! Сопляк-то где?! Кто уволок его, а, заразы?! — рявкнули неподалеку.

Схватка перешла в битву.

Загончик запирался на кривой заржавленный гвоздь. Игар отпихнул от себя стражника, помаленьку приходящего в себя, и пролез в смердящую щель. Боров забеспокоился.

— Ну, ты…

Игар заговорил впервые с тех пор, как шею его сдавила веревка.

— Ну, не бойся… Я такая же свинья, как и ты…

И, как бы подтверждая эти слова, Игарова рука безжалостно схватила за отвисшие кабаньи причиндалы.

Боров завопил.

Близким родичем ему был свирепый лесной вепрь; вылетев из загончика, он произвел панику среди и без того нервных лошадей. Пробравшись между копытами, он вырвался на улицу, где к шуму битвы добавились голоса всех окрестных собак. Боров несся, не разбирая дороги, но как-то неуклюже и с трудом; азартные дворняги, вообразившие себя благородными псами на охоте, неслись за ним шумной сворой. Местные жители шарахались с дороги — и с опасливым любопытством спешили туда, где звенела сталь. Если внимательный наблюдатель и разглядел вцепившегося в жесткую шерсть ездока, то уже через секунду ему сделалось не до того, потому что вооруженные всадники выглядели внушительнее.

На околице боров свалился бы, если б ездок не разжал сведенные судорогой руки. Собачья свора пронеслась мимо, окружила борова, явно не зная, что с ним делать; обессиленный человек откатился в канаву и затаился там на дне, уповая только на Птицу.

Весь день селение лихорадило; на закате два отряда, в числе которых были и раненые, покинули его, разъехавшись в разные стороны. Зеваки, столпившиеся вокруг злополучного двора, разошлись только в сумерках; и уже в темноте на дорогу выехала двуколка, запряженная белой, как луна, кобылой.

* * *

За несколько дней до свадьбы ей приснился страшный сон. Будто бы она возвращается в ставший ей родным Аальмаров дом, возвращается издалека, входит на подворье, а дом пуст и заброшен. Ни людей, ни собак, ни даже вездесущих кур — разбросанные в беспорядке вещи, праздничные столы с давно заплесневевшей пищей, и все углы затянуты густой белесой паутиной…

Сон оказался таким сильным и явственным, что, уже проснувшись, она долго не могла справиться с бешено колотящимся сердцем.

Был рассвет. Серый и квелый; в такую пору поднимаются лишь самые трудолюбивые либо самые подневольные. Девушка прислушалась — на кухне тихонько стучала посуда да тюкал за домом чей-то топор.

Она подошла к окну и отодвинула тяжелую занавеску.

Красная шелковая простыня переливалась всеми оттенками алого. Красная простыня была вывешена напоказ; во всем дворе не нашлось бы ничего более роскошного и яркого. Красная простыня казалась осколком зимнего заката, по ошибке заброшенным в серый весенний рассвет…

Девушка прерывисто вздохнула. Поджала озябшие пальцы босых ног и медленно отошла от окна.

Свадьбы, свершаемые в точном соответствии с традицией, были в последнее время редкостью и диковинкой; вдохновенная Фа строго следила, чтобы всякий, даже самый незначительный обычай непременно был соблюден.

Изготовить платье для новобрачной в точном соответствии с древней традицией оказалось делом непростым и изнурительным; в подол и в корсет вшивались и вплетались заговоренные волоски, да не просто так, а в строго обусловленном порядке. Стоя перед зеркалом, девушка удивленно смотрела на себя, незнакомую и строгую, какую-то отрешенно-красивую, преображенную небывалым нарядом.

Однако ночная сорочка, изготовленная опять-таки в соответствии с традициями, поразила девушку куда больше. Узор на сорочке в точности повторял рисунок-оберег на свадебном платье; легкая полупрозрачная ткань расходилась как бы двумя крыльями, застегиваясь только на шее. Ей не позволили мерять сорочку — согласно обряду, это одеяние надевается раз в жизни, в первую брачную ночь. Пропуская сквозь пальцы скользящую, играющую ткань, она пыталась представить, как это будет на ней выглядеть — плащ-балахон на голое тело, с одной-единственной застежкой у горла…

Неспешно, основательно сколачивались столы. На кухне и во дворе хлопотали полтора десятка поварих; гости стали съезжаться загодя, и из множества незнакомых лиц девушка узнала только старика Гууна — совсем уже дряхлого, полуслепого. Девушка приветствовала всех с одинаковым радушием и с безукоризненным знанием этикета, а старику вдруг обрадовалась, как родному — однако для него она была просто красивой незнакомой девицей, он давно забыл сонного ребенка, которого когда-то, после давней Заячьей Свадьбы, нес на руках по праздничной зимней улице…