Скрюченный домишко
Шрифт:
Но у нее была еще и чисто человеческая сторона – и мне она была понятна, а семье Леонидис нет. Они и сейчас, и всегда были богаты и хорошо устроены в жизни. Они не имели представления о соблазнах, искушающих обездоленного. Бренда Леонидис мечтала о богатстве, о красивых вещах и защищенности – и о своем доме. Она утверждала, что в обмен на все это она сделала счастливым своего старого мужа. Я сочувствовал ей. Во всяком случае, сочувствовал, пока говорил с ней… А сейчас? Осталась ли мера сочувствия прежней?
Две стороны проблемы – разные точки зрения, какая из них правильна, какая…
Предыдущей ночью я
Я размышлял о Бренде, о Софии, о портрете старика, мысли мои подернулись приятной дымкой…
Я уснул.
10
Пробуждение происходило так постепенно, что я не сразу понял, что спал.
Сперва я ощутил аромат цветов. Перед моими глазами маячило какое-то белесое пятно. Лишь по прошествии нескольких секунд я сообразил, что смотрю на чье-то лицо – лицо висело в воздухе на расстоянии полуметра от меня. По мере того как ко мне возвращалось сознание, зрение тоже прояснялось. Висящее перед моими глазами лицо не утратило своих гоблинских черт – круглое, выпуклый лоб, зачесанные назад волосы, маленькие, как бусинки, черные глазки. Но теперь оно соединялось с телом – маленьким и тощеньким. Бусинки пристально разглядывали меня.
– Привет, – сказало существо.
– Привет, – ответил я, моргая.
– Я – Жозефина.
Я и сам уже пришел к этому заключению. Сестре Софии, Жозефине, было, как я решил, лет одиннадцать-двенадцать. Невероятно уродливая девочка и очень похожая на своего деда. Не исключено также, что она унаследовала и его умственные способности.
– Вы – жених Софии.
Я признал правильность этого утверждения.
– Но явились вы сюда вместе со старшим инспектором Тавернером. Почему?
– Он мой знакомый.
– Да? Мне он не нравится. Я ему ничего не расскажу.
– Не расскажешь – чего?
– Того, что знаю. Я много чего знаю. Я люблю разузнавать про людей.
Она уселась на ручку кресла, продолжая меня разглядывать. Мне стало не по себе.
– Дедушку ведь убили. Это вам уже известно?
– Да, – кивнул я. – Известно.
– Его отравили. Э-зе-рином. – Она старательно выговорила слово. – Интересно, правда?
– Можно сказать и так.
– Нам с Юстасом очень интересно. Мы любим детективные истории. Мне всегда хотелось быть сыщиком. Теперь я сыщик. Я собираю улики.
В этом ребенке было и впрямь что-то дьявольское.
Она возобновила атаку:
– Человек, который пришел со старшим инспектором, тоже ведь сыщик? В книгах пишут, что переодетого сыщика всегда можно узнать по сапогам. А этот носит замшевые ботинки.
– Старые порядки меняются.
Жозефина истолковала мое замечание по-своему.
– Да, – сказала она, – теперь нас ждут большие перемены. Мы переедем в Лондон, будем жить на набережной Виктории. Маме давно этого хотелось. Она будет довольна. Папа тоже, я думаю, не будет возражать, раз книги переедут вместе с ним. Раньше он не мог себе этого позволить. Он потерял кучу денег на «Иезавели».
– На Иезавели? – переспросил я.
– Да. Вы ее не видели?
– А-а, это пьеса? Нет, не видел. Я жил за границей.
– Она
недолго шла. Честно говоря, она полностью провалилась. По-моему, маме абсолютно не подходит роль Иезавели, а вы как думаете?Я подвел итог своим впечатлениям о Магде. Ни в персикового цвета неглиже, ни в сшитом на заказ дорогом костюме она не вызывала ассоциации с Иезавелью, но я готов был поверить, что существуют и другие Магды, которых я еще не видел.
– Возможно, и не очень подходит, – осторожно ответил я.
– Дедушка с самого начала говорил, что пьеса провалится. Он говорил, что не станет вкладывать деньги в постановку всяких исторических религиозных пьес. Он говорил, что кассового успеха она иметь не будет. Но мама ужасно была увлечена. Мне-то пьеса, в общем, не очень понравилась. Совсем не похоже на ту историю, которая в Библии. У мамы Иезавель была совсем не такая скверная. Горячая патриотка и даже симпатичная. Скучища несусветная. В конце, правда, все исправилось – ее выбросили из окна. Но псов не было, и ее не сожрали. Жалко, правда? Мне как раз больше всего нравится место, где ее сжирают псы. Мама говорит, что на сцену собак не выпустишь, а мне все-таки непонятно – почему. Можно ведь взять дрессированных собак. – Жозефина с чувством продекламировала: – «…И не нашли от нее ничего, кроме кистей рук». [5] А отчего они не съели кисти рук?
5
Сокращенная цитата из Ветхого Завета, 4-я Кн. Царств, гл. 9; 35: «…И не нашли от нее ничего, кроме черепа, и ног, и кистей рук».
– Понятия не имею.
– Кто бы подумал, что собаки так разборчивы. Наши так совсем неразборчивы. Едят все, что попало.
Жозефина еще несколько минут размышляла над этой библейской загадкой.
– Жалко, что пьеса провалилась, – заметил я.
– Да, мама жутко расстроилась. Рецензии в газетах были просто кошмарные. Когда она их прочитала, она стала плакать, плакала весь день и бросила поднос с завтраком в Гледис. Гледис отказалась от места. Очень было весело.
– Я вижу, ты любишь драму, Жозефина, – заметил я.
– Вскрытие делали, – продолжала Жозефина, – чтобы узнать, из-за чего дедушка умер. Для полиции это ЧП, но, по-моему, от этих букв только путаница. ЧП еще значит «член парламента», правда? И еще «чистопородный поросенок», – добавила она задумчиво.
– Тебе жаль дедушку? – спросил я.
– Не особенно. Я его не очень любила. Он мне не позволил учиться на балерину.
– А тебе хотелось стать балериной?
– Да, и мама тоже хотела, чтобы я занималась, и папа был не против, но дедушка сказал, что из меня проку не будет.
Она соскочила с ручки кресла на пол, скинула туфли и попыталась встать на носки, или, как это говорится на профессиональном языке, – на пуанты.
– Надевают, конечно, специальные туфли, – объяснила она, – и все равно на концах пальцев иногда бывают жуткие нарывы. – Она снова влезла в туфли и спросила небрежным тоном: – Нравится вам наш дом?
– Скорее нет.
– Наверное, его теперь продадут. Если только Бренда не останется в нем жить. Да и дядя Роджер с тетей Клеменси теперь, наверное, не уедут.