Скудельница
Шрифт:
– Стефанушко… – раздался задушенный шёпот Сома, а потом послышалось смачное чавканье.
Стефан повернулся на ватных ногах, вытянув вперёд руку с лучиной.
На полу безвольно вздрагивало тело Сома, к ключице которого присосался Родион. Упругие щёки упыря надулись как паучье брюхо, того и гляди, лопнут, а он всё сосал и не мог остановиться.
А вокруг на земляном полу валялось истлевшее тряпьё, зеленоватые заплесневелые кости, лоснилась чёрно-бурая жижа.
Скудельня это поганая, осенило Стефана, здесь язычников закопали.
Тяжело дыша из-за смрада перепрелого дерева, гнили
Стефан выбрался из землянки. Из ямы всё ещё доносились невнятные звуки, похожие на урчание, и вдруг из-под наката, скаля зубы, выглянул Родион. Стефан изо всех сил ударил его ногой прямо в окровавленную морду. Родион исчез, от удара струйки земли потекли в яму. Столб, поддерживавший бревна кровли, с треском рухнул.
Храп торопливо забрался на верхушку земляной кучи и стал ногами ссыпать в яму оставшуюся землю. Скинув всю, он принялся старательно её утаптывать. От ударов снизу земля вздрагивала, как брюхо издыхающего зверя. Толчки становились всё реже, а крики невнятнее. Храп топтался, приминая поверхность, но земля какое-то время ещё шевелилась.
Наконец, возня прекратилась, и совсем стихло. Над головой темнело ночное небо. В лунном свете блестела роса на траве.
Стефан наобум пошёл вглубь редколесья, даже не боясь свалиться в болото в темноте. Только прислушивался, вдруг кто-нибудь из них – старуха или Родион – идут следом. Но никто и ничто не двигалось.
Он то и дело и озирался. Под луной всё вокруг плыло в хвойных узорах ельника.
– Ооо-ой, ты гостюй, гостюю-юй, – пронёсся над болотом женский голос. – Недолго тебе у нааас гостеваа-ать! Ты и на этом свете-то ещё гоо-ость.
Он увидал бабу, голую и простоволосую. Она не шла, а скользила, перетекая, будто вода. Баба тихонько пела и протягивала руки, подзывая кого-то, кто прятался в ельнике:
– Ооо-ой, ты мой сыно-о-очееек…
Среди деревьев он заметил маленькую щуплую фигурку, облачённую в такие же, как у него, монашеские одежды. Отделившись от дерева, этот кто-то вышел на свет.
Под чёрный куколем, надвинутым на лоб, белело лицо покойника, который вот-вот начнет разлагаться. И Храп вдруг с изумлением узнал в этой личине черты сына, полузабытые, изменённые временем и разложением, но такие узнаваемые.
Он был…
Словно с него содрали кожу, а потом вернули, натянув плотно, как скуфью. В этом образе отражалось страдание и злоба. Вот так, кажется, и бродил он долгие семь лет в ожидании Страшного Суда, чтобы найти и проклясть своего отца.
Не открывая глаз, мальчик протянул руку – то ли к нему, то ли к женщине – и Стефан увидел, что на каждом пальце по четыре сустава и жёлтые загнутые птичьи когти. Ребёнок шарил ею в воздухе, словно искал, за что ухватиться. Храп неловко попятился. Когда суставчатые пальцы ухватили его за рукав, мальчик неожиданно открыл глаза.
В это миг его кто-то окликнул. Он обернулся.
– Анница! – выдохнул Стефан.
Она стояла, прислонившись спиной к дереву, голая, прикрываясь зажатым в руках красным платком.
Храп подбежал, смеясь от счастья, склонился к её губам, чуя запах сладкого вина, молока,
медовой пряности. Он тихо застонал, ткнулся носом ей в щёку, гладя ладонью чёрные распущенные косы.Слегка охрипший голос Анницы, словно простуженный на лютом морозе в той скорбной скудельнице, в которую он её сбросил, пропел:
– Соскучился?
Он закрыл ей рот платком, поцеловал через него смеющиеся губы, потом подхватил на руки и перекинул через плечо. Она пинала его, смеялась, вырываясь в шутку, понарошку, а он не отпускал. Потом положил в траву и смотрел на смеющиеся алые губы.
Всё происходило словно бы с кем-то другим, а он только наблюдал откуда-то сверху. Может, его и нет? Может, никто и не увидит? Можно было бы и дальше представлять, что они с Анницей будут делать, если бы он вдруг не почувствовал, что она холодная, как утопленник. Стефана передёрнуло.
Земля вдруг перевернулась, и Анница оказалась над ним.
– Нет тебя! – крикнул он. – Ты мёртвая!
Она ощерилась, зашипела, и, крепко обхватила ногами поперёк живота.
Он с силой оттолкнул её, вскочил на ноги. Упав, она глухо ударилась о землю спиной, но быстро поднялась. Седые волосы на лицо свисают, ладони и живот в засохшей крови. И пахло от неё не молоком и мёдом, а тиной и гнилью.
А сзади шустро, как ящерица, подползал мальчишка.
Крепко вцепившись суставчатыми пальцами в подрясник, он стал карабкаться Храпу на спину.
– Крест на мне, крест на земле, крест на ребёнке, что некрёщеный в земле! – выкрикнул Стефан.
– Опоздал ты, – забравшись Стефану на плечи, скороговоркой пробормотал мальчишка. – Вчера семь лет минуло, как душа моя не окрещена. Теперь она в собственность дьяволу переходит.
А ветер гнал с болота голоса – тёмные, манящие. Неужто и его сын стал как Родион, как те, в землянке? Страх сменился неприязнью, а затем ненавистью.
Злоба, огромная, яростная, словно зревшая в душе много лет, овладела им. Рванув на груди подрясник, Стефан закричал. В лунном свете на коже расцветали спелыми сливами гнойные язвы, чёрными гадюками ползли переплетения сосудов, по которым разливался нестерпимый жар.
Руки наполнились гневной силой. Он схватил мальчишку, поднял в воздух и бросил. С отвращением рассматривал Храп корчащееся на сырой земле существо. Нежить насмешливо взглянула на Стефана и нетерпеливо указала на что-то нечеловечески длинным пальцем.
Стефан услышал за спиной треск ломающихся веток.
Звук раздавался откуда-то сверху:
– А-аа!
Это было пение – громкое, сильное.
— Аааа-о-ааа-оо-аааа!!
Тот, кто кричал, кем бы он ни был, должен иметь исполинские размеры и силу, его ни за что не одолеть.
Стефан подобрал с земли длинную толстую жердь, и быстро пошёл, опираясь на неё, не зная, куда идёт. Он долго шёл, пока не понял, что стоит по пояс стылой болотной воде. Над ним зудели комары, клубился туман, в лесу хохотала ведьма. Он не знал, где берег. Ощупывая слегой дно, он брёл и брёл, тяжело ступая по вязкому дну.
Рядом что-то громко плеснуло.
С испуга он поскользнулся и с головой ухнул в гнилую воду.
Когда вынырнул, в панике выплевывая болотную жижу, над ним беззвучно нависала огромная тень.