Скуки не было. Первая книга воспоминаний

И вдруг все эти мои мысли вытеснила, заслонила другая: заснули уже или еще не спят там, за шкафом, мои родители?

Задержав дыхание, я прислушался: спят.

Я обнял жену. Она еще теснее прижалась ко мне. И в этот момент все ушло: Сталин, его гроб, который я так и не увидал, бабья рожа Маленкова, холодный блеск стекол бериевского пенсне и эта противная тошнота в сердце, эта «тоска как перед рвотой».

Все это можно было назвать одним словом: смерть. И вот эта смерть, ни на шаг не отступавшая от меня все эти дни, наконец ушла, отступила.

Март 1997 — сентябрь 2003

Иллюстрации

Мой дед (отец мамы). Отчасти это из-за него, а не только из-за Феликса Дзержинского, поступая в 7-й класс, я назвал себя Феликсом.

— Разве я сторонник брака по расчету? — говорил отец. — Разве я против брака по любви? Но неужели нельзя было полюбить девушку с квартирой?

Я был домашним, комнатным мальчиком, но, как все мои сверстники, бредил оружием и играл в войну.

В детстве я стыдился профессии отца. Она казалась мне какой-то несерьезной, недостойной настоящего мужчины.

Вот таким он был, мой отец, когда выступал на эстраде вместе с Ильей Набатовым и знаменитым в то время одесским куплетистом Л.М. Зингерталем.

А это — сам Зингерталь. На обороте фотографии написано: «Хорошему товарищу Мише Сарнову для воспоминаний о совместной службе в Симферополе. Л. Зингерталь. 25.IX.1913».

Отец с группой композиторов (второй слева в верхнем ряду — Константин Листов, автор знаменитой «Тачанки»), продолжавших свое музыкальное образование по классу композиции под руководством профессора Н.А. Рославца (слева от отца, сидит).

Николай Андреевич Рославец в молодости сочинял музыку на стихи поэтов-футуристов, приятельствовал с Маяковским, который обессмертил его стихотворным экспромтом, обращенным к кому-то из коллег по футуристическому братству:

Сколько лет росла овца, А не знает Рославца.

Эти фотографии очень волновали мое детское воображение. Офицер, да еще в погонах и с кокардой на фуражке, для нас, мальчишек 30-х годов, — это был «золотопогонник», белогвардеец, враг.

Отец (крайний слева) на фронте, со своими дружками офицерами, 1916 год.

Отец (в центре) со своей музыкантской командой.

Литературный институт. Слева — Ольга Кожухова и Люда Шлейман, стоит — наш директор, истинный, как он себя называл (в отличие от неистинного Горького), основоположник социалистического реализма Федор Васильевич Гладков. Рядом с ним — я, Володя Тендряков, Инна Гофф и Рита Агашина. За нашими спинами — Коля Войткевич, Саша Соколовский и Эдуард Иоффе.

Литературный институт. В первом ряду (вторая слева) — Лена Николаевская. Четвертый слева — Павел Григорьевич Антокольский, за ним Гриша Поженян и Игорь Кобзев. Во втором ряду первый слева — Владик Бахнов, третий — Наум Гребнев, пятый — Виктор Гончаров, за ним — Василий Семенович Сидорин. Крайний справа — Расул Гамзатов. В верхнем ряду (стоят) — Максим Калиновский, Женя Винокуров и Владимир Солоухин.

Литературный институт. В первом ряду слева, если память мне не изменяет, заведующий кафедрой марксизма-ленинизма Леонтьев и полковник Львов-Иванов. В центре — Леонид Иванович Тимофеев. Стоят — второй слева Саша Парфенов, третий — Владик Бахнов, за его спиной — Макс Бременер, рядом с ним Константин Александрович Федин. Справа от Федина — Яков Козловский, Наум Гребнев, Саша Соколовский, Владимир Германович Лидин, Юра Трифонов. Крайний справа — Лев Кривенко.

< image l:href="#"/>

Владик Бахнов и Гриша Поженян.

Гриша Бакланов. Вот таким он был, когда мы познакомились. Только уже без погон.

Эмка Мандель (Коржавин).

Костя Левин.

Это обложка моей детской книжки — той самой, где обо мне было сказано, что литературную работу я начал как критик.

А этот рисунок — не из книги, а из журнала «Пионер». С ним для меня было связано новое, неведомое мне прежде переживание: впервые в моей жизни иллюстрации к написанному мною тексту были заказаны художнику (Г. Филипповскому).

Шурик Воронель.

«Пусть займется химией или физикой. Но ни в коем случае не историей, не философией и не литературой. Иначе он обязательно к нам вернется», — сказал полковник МГБ его маме.

Гена Файбусович (Борис Хазанов).

При обыске в его бумагах нашли переписанный им от руки 66-й сонет Шекспира и инкриминировали его арестованному как прямую антисоветчину.

Девочка, в которую я был влюблен.

«Я бедствовал. У нас родился сын».

Появился на свет новый человек, которого надо было кормить, растить и все такое прочее.

С Фазилем Искандером.

Играю в шахматы с моим другом Борей Балтером.

Рисунок Б. Биргера.

1961 год. Шереметьевка. Дачный поселок «Литгазеты». Молодой Булат поет нам самые первые свои песни. Слева от Булата — я, справа от него — моя жена Слава. Справа внизу — первая, рано умершая жена Булата — Галя.

Когда я родился, мой дед (отец отца) объявил, что если полагающийся тысячелетний обряд надо мною не будет совершен, он ни меня, ни даже брак моего отца с моей мамой признавать не будет.

Мой отец был не только хорошим отцом, но и хорошим сыном. Каждое утро он отправлялся на почту, чтобы отослать отцу на Украину бандероль со свежим номером «Известий».

Это моя мама.

Окончив с серебряной медалью гимназию в своих родных Черкассах, она уехала — одна — из отцовского дома в Одессу и поступила в Новороссийский университет.