Скуки не было. Первая книга воспоминаний

— Я вас слушаю, — спокойно сказал я, наслаждаясь своим спокойствием. Особенное наслаждение доставляло мне сознание, что это мое спокойствие было ничуть не показным: еще не прошла радостная эйфория, охватившая меня при известии, что никакого конфликта жены с сыном, которого я боялся пуще смерти, не произошло. Чувство, испытываемое мною в ту минуту, лучше всего можно передать словами одной бог весть откуда залетевшей в мою башку белорусской песни:

Ну як же ж мне не петь, Як же ж не гудзеть, Як у моей хате Порядок идзеть.

Звонивший моей реакцией был явно разочарован. Он, конечно, не сомневался, что жена немедленно сообщит мне о грозном звонке и у меня сразу поджилки затрясутся от страха. Известие, что его звонок не произвел должного впечатления, несколько его обескуражило. Но не настолько, чтобы изменить традициям своего учреждения и хоть немного сбавить тон. Он еще раз — уже более внушительно — повторил магическую формулу («С вами говорят из Комитета государственной безопасности») и сообщил, что у них ко мне есть дело. «Необходимо выяснить один вопросик… Нет, это не телефонный разговор. Придете — узнаете… В Лефортово, следственный изолятор КГБ».

Я сказал:

— Если вы хотите меня видеть, пришлите повестку.

Тут уж он был не просто обескуражен, а оскорблен прямо-таки до глубины души. Ласковые, вкрадчивые ноты в его голосе сразу исчезли. Голос сразу стал ледяным:

— Пожалуйста… Если вы настаиваете… Я-то хотел как лучше для вас…

Я невинно осведомился, почему телефонный звонок для меня лучше, чем повестка.

— Ну как же, — объяснил он. — Мне не хотелось, чтобы ваши соседи… Если они узнают, что вас вызывают в такое учреждение…

— А что тут особенного? — с деланной беспечностью спросил я. — Самое обыкновенное советское учреждение…

Повестку вскоре я получил и в Лефортово явился. Звонивший мне следователь оказался совсем молоденьким и довольно симпатичным парнишкой. Я был уверен, что о нашем телефонном разговоре он даже и не вспомнит. То есть, может, и вспомнит, но говорить со мной на эту тему не станет. Но он напомнил мне о нем первой же своей репликой.

— Как вы на мой звонок прореагировали, — усмехнулся он. — Прямо по «Континенту»…

В одном из последних номеров «Континента» была тогда напечатана статья, в которой участникам правозащитного движения, всем так называемым диссидентам и полудиссидентам объяснялось, как надлежит себя вести, если вдруг последует звонок из КГБ с предложением встретиться. В особенности если встреча будет назначена не в самом учреждении, а в каком-нибудь неофициальном месте, например, в гостинице. Много там было разных пунктов, но пункт первый был именно такой: прежде всего потребуйте, чтобы прислали повестку.

Я ту статью, конечно, читал и не могу сказать, чтобы на мою реакцию на телефонный звонок «оттуда» она так-таки уж совсем не оказала никакого воздействия. Что-то из тех советов, как видно, в меня все-таки запало. Но я, разумеется, сделал вид, что никакую статью ни в каком «Континенте» не читал, а повестку потребовал, потому что подумал, что звонок — не настоящий, хотел убедиться, что это не розыгрыш.

Следователь этим объяснением удовлетворился, во всяком случае, больше к этой теме не возвращался и перешел к делу.

Дело оказалось совсем пустяковым. У какого-то неизвестного мне человека, зверски убитого, в телефонной книжке обнаружился мой телефон. Я высказал предположение, что это был какой-нибудь графоман, приходивший ко мне со своими стихами. Мои показания быстро отпечатали на специальном бланке, я их подписал. Тем дело и кончилось.

Мальчик-следователь мне, скорее, понравился. Это была новая генерация гэбэшников, несомненно более цивилизованная, чем та, с представителями которой мне приходилось иметь дело раньше. Но сознание, что он работает в таком учреждении, уже наложившее свой мощный отпечаток на все его повадки, напоследок все-таки еще раз дало о себе знать.

Провожая, он вывел меня из здания на улицу и, прощаясь, сказал с многозначительной и довольно гаденькой улыбкой:

— Ну вот, дорогу к нам вы теперь уже знаете…

Я в ответ выразил надежду, что это знание вряд ли когда-нибудь еще мне пригодится.

С тем мы и расстались.

Конечно, делая вид, что звонок или повестка оттуда так-таки уж совсем меня не волнуют, я слегка притворялся. Но в основе своей та беспечность и легкость, с какой я провел эту встречу (и некоторые другие такие же, о которых я, быть может, еще расскажу), все-таки не были наигранными.

У меня и в мыслях нет хвастаться этим, тщеславиться тем, что я оказался храбрее многих, кого звонок или повестка оттуда привели бы (и приводили) в состояние панического ужаса.

Нет, дело тут было совсем не в моей личной храбрости. Просто время уже было другое.

Таинственные лучи уже теряли свою магическую силу.

5

Главный пункт устава нашего института, гласящий, что назначение его состоит в том, чтобы дать филологическое образование молодым писателям, уже проявившим себя в литературе, — не был пустым звуком. Почти все наши студенты успели уже где-то напечататься, у некоторых готовились к публикации даже книги. (Помню, как удивили меня слова Володи Тендрякова, рассказывавшего, что роман его понравился в «Октябре», его вот-вот напечатают, рукопись уже отдали «литобработчику». Я тогда понятия не имел о существовании «литобработчиков» и решительно не понимал, зачем писателю, хотя бы даже и молодому, нужен какой-то «литобработчик».)

Тендряков был из молодых, да ранний. Романов, готовящихся к печати, да еще в почтенном толстом журнале, даже у старшекурсников не было: напечатать в таком журнале рассказ — и то считалось большой удачей.

Удачливее всех оказался Иосиф Дик: когда я учился на первом курсе, у него (он был на курс старше меня) уже вышла книга.

Правда, в Детгизе.

К детской литературе у нас привыкли относиться пренебрежительно. Борис Житков выразил это в таком комическом диалоге:

— У вас есть пистолет?

— Да, только детский.

— Вы писатель?

— Да, только…

Как бы то ни было, у Дика вышла в свет самая настоящая книга, и он подарил ее мне. Я был польщен, хотя подарил он мне ее не совсем бескорыстно, о чем тут же простодушно и объявил.

— Ты ведь критик? — сказал он.

— Ну, критик, — неохотно подтвердил я.

— Вот и напиши о моей книженции. Глядишь, со временем станешь «диковедом».

Не могу сказать, чтобы перспектива стать «диковедом» мне улыбалась. У меня тогда (об этом я уже писал) были совсем другие планы. Но подарок я принял и рецензию на первую книжку Юза, как ни странно, написал.