Сквозь тернии
Шрифт:
«Снова не то. Кажется, детство... А вот малышня на Су-27 – это совершенно иной эпизод. Реальный, ещё не успевший кануть под пластами времени».
Детство.
Аверин помнил его как никогда ясно. Говорят, так бывает со всяким нормальным человеком, когда в его жизнь наведывается антиутопия. Жуткая обыденность заслоняется пеленой прошлого, потому что именно там осталось безоблачное детство, когда казалось, что всё ещё впереди, а на небе не царит ни облачка, ни даже пятнышка.
Колька прибегал по утренней свежести. Замирал у крыльца и начинал издавать условленные звуки: чаще всего это был пересвист соловья – у друга был идеальный слух и голос под стать, – но иногда в оконное стекло летели и мелкие камешки, – это когда дело
– Яська, хорош дрыхнуть! Так всю жизнь проспишь! Давай, выходи уже, подлый трус! Хватит пузыри пускать!
Сонный Яська высовывал нос в окно и какое-то время просто прислушивался к утренним запахам, пока озорство и бодрый настрой жизнерадостного Кольки не начинали подкалывать, силясь раззадорить притихшие чувства.
Колька ухмылялся:
– Никак наш Яська снова всю ночь напролёт в облаках вверх тормашками летал, как отважный самолётчик! Хорошо еще, не возомнил себя капитаном дальнего плавания – страшно даже представить, какое мокрое разочарование могло поджидать к утру!
Яська грозил другу кулаком, попутно силясь натянуть шорты и придумать что-нибудь не очень обидное в ответ. Вообще, он редко прикалывался над Колькой – тот рос без родителей, под надзором бабки: отца завалило в шахте где-то под Норильском, а мать не смогла пережить ужасной трагедии. Задумалась в московском метрополитене, а кто-то спешащий по своим делам, просто оттолкнул её прочь со своего пути, прямиком в колею, под прибывающий поезд.
Колька долго не делился чувствами. Бегал с дворовыми мальчишками, так же как и всегда подкалывал лучшего друга Яську, дёргал девчонок за опрятные косички, за что неизменно получал ранцем по голове. По всему, обычный озорник, каких миллионы. На первый взгляд и не подумаешь, что в груди у этого растрёпанного мальчишки застыл кусок льда – часть вечной мерзлоты, часть бескрайней Вселенной.
Но однажды, тайное стало явным.
Друзья пошли на пересохшее озеро, расположенное недалеко от деревеньки, где они на пару коротали летние каникулы. Договорились вязать «тарзанки» – это такие качели, состоящие из накинутой на сук верёвки и привязанной к ней снизу поперечины. Своеобразный аттракцион, навеянный мультиками про Тарзана, мог видоизменяться и трансформироваться в зависимости от настроения и местных условий. Можно просто раскачиваться у самой земли, как на обычных качелях; или перелетать от дерева к дереву на руках – но это требует не дюжей физической подготовки; либо нестись вдоль берега, оттолкнувшись от прибрежного дерева, дрыгая ногами и визжа во всё горло от переизбытка чувств. Именно последнее и притягивало больше всего остального.
Чего раскачиваться из стороны в сторону, подобно переспевшим желудям? – так однажды заявил смелый Колька. Действительно, этим пускай, вон, первоклашки развлекаются или девчонки-пацанки, что мнят себя невесть кем! А самым настоящим мальчишкам – это так, семечки! И не важно, какой крутизны берег озера, а так же какова длина верёвки и её состояние на момент прыжка. Это всё лишнее, о чём идейный мальчишка просто не должен задумываться. А если и задумается по какой-либо причине, так лучше держать чувства при себе. Иначе, по любому, посчитают невеждой или трусом, а что будет тогда – лучше и не думать.
Так вот, котлован пересохшего озера подходил для подобных дурачеств, как ничто другое. У берега разрогатилась засохшая ветла – при жизни она тянулась ветвями вслед за ускользающей кромкой воды, в результате чего, всё ещё массивная крона склонилась над потрескавшимся дном, точно гиена над загнанной в усмерть добычей. Жидкая тень кое-как укрывала от палящего солнца. Из переплетения трещин на дне выглядывали колючки осторожных цикорий – совсем скоро они должны обзавестись прекрасными голубыми цветами. Когда наступала пора цветения – начинались игры в ковбоев и индейцев, а само дно озера превращалось в бескрайние прерии, на просторах которых звучали хлопки самодельных ружей,
свистели выточенные из прутьев стрелы, и носилось воинственное индейское улюлюканье:«Уа-уа-уа-уа-уа-уа!!! Я сниму твой скальп, бледнолицый! Тебе он больше ни к чему!»
Итак, возвращаясь к «тарзанке». Колька, как самый смелый, залез на тянущийся вдоль земли ствол и замер где-то на полпути – высота от поверхности дна до ствола в этом месте составляла метров семь – восемь, а то и поболе, так что карабкаться дальше просто не имело смысла. К тому же и ствол ветлы буквально через метр склонялся вниз и предательски поскрипывал от каждого Колькиного движения. Решили, что для веселья хватит, и Яська бросил другу конец заготовленной верёвки – обыкновенный шпагат, что он умыкнул с огорода. По нему папа ещё весной накапывал маме грядки. Яська рассчитывал вернуть позаимствованную вещь, но... как-то тогда всё не сложилось. Точнее вылилось в совершенно иное, о чём в начале лета никто из друзей и не помышлял.
Для пущего эффекта, с соседней колхозной помойки натащили старые покрышки от самосвалов и комбайнов. Сложили всё это в одну кучу, друг на друга, – получился своеобразный мостик, как трамплин для ныряльщика или разгонный комплекс для ракеты.
Последнее озвучил Колька и лихо подмигнул: мол, я про твои фантазии всё знаю!
Яська не обиделся: ну и что, он этого и не скрывал, особенно от лучшего друга.
Колька тогда непонятно от чего покраснел и предложил Яське прыгнуть первым.
Яська глянул одним глазом вниз и почувствовал, как предательски трясутся коленки, – дно озера, словно по мановению волшебной палочки, или же повинуясь неизведанным законом перспективы, стремительно удалилось, как в каком-нибудь киношном спецэффекте. Яська потёр глаза оцарапанными кулачками и тут же понял, что всё дело в его же собственном воображении – не зря говорят: у страха глаза велики – вот оно!
Колька молча ждал, и Яська прыгнул, забыв про страх.
Что тогда царило в душе – не передать словами. Такое ощущение, что несёшься в бездну или пикируешь на сбитом самолёте! В ушах – громкий свист, сердце замерло на выдохе, а в голове какая-то непонятная круговерть перемешанных эмоций, из которых, в конце концов, рождается дикий восторг. Именно в этот момент Яська понял, что истошно вопит на всю округу от переизбытка клокочущего в груди счастья, какого, до сего момента, он никогда в жизни не испытывал. Он замер в мёртвой точке и бумерангом полетел обратно, силясь поджать ноги, чтобы не зацепить берег.
Колька предусмотрительно разрушил трамплин из покрышек, приноровился, ловко подхватил несущегося к берегу друга за плечи и, по инерции, запустил в обратном направлении, сообщив дополнительное ускорение.
Яська снова заверещал, будто придавленный грызун, однако на противоположной стороне озера всё же взял себя в руки, лихо крутанулся, развернувшись лицом к берегу, и, сам не понимая, что такое творит, вытянулся в струнку. В ушах засвистело с новой силой! Он промчался тенью над самым дном, словно самолёт над палубой авианосца, ощущая, как вылезшая из шортиков рубашка чертит по глине, а во все стороны взметаются тучи серой пыли.
«Эх, жаль, что нет воды!» – подумал тогда Яська и сам не понял, как оказался в Колькиных объятиях. Друг был просто не в силах ждать своей очереди и дальше. Пришлось уступить, но Яська нисколечки не обиделся. Чего уж там, сам всё прекрасно понимает! Точнее понимал.
В тот день они долго ещё прыгали. Молча зависали над противоположным берегом, представляя себя бесстрашными разведчиками, которым никоим образом нельзя выдавать своего присутствия, – осмотрел вражеский горизонт и домой! Сигали с трамплина, набив карманы запёкшейся глиной или колючками от репейника, обстреливая на обратном пути собственный берег, – это был вражеский авианалёт! Яська пытался подстрелить улюлюкающего Кольку теми же колючками с берега, но друг носился по невообразимым параболам, так что невозможно было даже прицелиться! В конце концов, Яське это наскучило: он спрыгнул вниз и поймал горе-аса у самого берега – контр-выпад и нечего кричать, что так не по правилам!