Сквозь толщу лет

Многие поколения российских бортников совершенствовались в своем ремесле и во многом обогатили его технику. «Из предпринятых мной разысканий оказалось… что ни в одном из старинных государств не сделано столько важных открытий и изобретений в пчельном деле, сколько их сделано в славянских землях. Жаль и очень жаль, что многие из них хранятся по сию пору в одних народных преданиях, — их должно собрать», — писал в начале XIX века один из историков пчеловодства. Это пожелание осталось до сих пор неосуществленным. История величия и падения бортничества, одна и содержательных страниц древних и средних веков истории народов СССР, все еще ждет своих исследователей.

Слово произнесено. «Падение» тоже имело свою историю и длилось не одно столетие. Петр I, перестраивая лесное хозяйство, узаконил «вальдмейстерскую инструкцию», а она нанесла чувствительный удар по пчелиному промыслу, поскольку облагала бортный промысел тяжелым налогом.

Быстрое сведение лесов, рост пашни и, следственно, посевов зерновых, не дающих пчелам взятка, возникшие и ширящиеся посадки картофеля — все это вытесняло леса и борти. При Екатерине II пчеловодство было полностью освобождено (1775) от государственного налога, введенного Петром: «Отрешаем, где есть еще, сбор с бортевого или пчелиного угодья и повелеваем впредь оного не сбирать и не платить». Но запоздалая мера уже не могла изменить ход вещей. Правда, после войны с Наполеоном, было признано, что «бортевое пчеловодство даже во время неприятельских набегов менее претерпевает вреда, нежели домашние пчелы в ульях. Чему мы были свидетелями в 1812 году: в это время очень много погибло ульев с пчелами от французов и их союзников; одни только борти остались в целости».

От бортевых пчел и начало восстанавливаться пасечное дело в стране. Однако с войной 1812 года оказались связаны и экономические перемены, гибельно отразившиеся на состоянии пчеловодства.

Континентальная блокада, которой английский флот подверг Францию, вынудила французов, оставшихся без тростникового сахара, усиленно заняться сахарной свеклой. Знаменитые селекционеры Вильморены разработали простой и быстрый способ определения процента сахара в корнях свеклы. Наиболее сладкие корни они оставляли для высадки на другой год и получали от них семена.

Сахарную свеклу возделывали и на полях Российской империи, но после возвращения из Франции русской армии, разгромившей Наполеона, число сахарных заводов в России стало быстро расти. Денис Давыдов зарегистрировал этот факт в известной своей «Современной песне»:

А глядишь: наш Лафает, Брут или Фабриций Мужичков под пресс кладет Вместе с свекловицей.

Растущее производство высокосахаристых сортов свеклы, поставляющих сахарным заводам сырье, еще больше сужало пчелиные пастбища: на свекле первого года пчелам нечего делать.

Жернова истории и каток прогресса меняли структуру рынков. Мед навсегда утратил монополию сладости, а рост промышленного винокурения обеспечил потребителей хмельных напитков гораздо более дешевыми спиртами, водкой и их производными. В 1835 году Витвицкий попытался определить состояние бортного промысла в России и заключил: сохранилась едва ли одна пятисотая доля его. Это сообщение вдвойне важно: им подтверждается подсчитанная Витвицким и не раз бравшаяся потом под сомнение «невероятная» масса ежегодно собиравшегося в стране меда — 10 миллионов тонн по-современному.

«Мы потеряли в короткое время один из изобильнейших и прибыточных источников народного довольства и богатства, над усовершенствованием которого целые века трудились наши прадеды и деды», — с горечью писал историк, добавляя: в 1835 году из России отпущено в разные государства примерно столько же меда, сколько в XVI веке отпускалось из одного второстепенного склада.

Промысел приобретал новый облик. Отпиливаемые от стволов борти, долбленые колоды, пни с пчелами уже давно сносились на пасечные точки. Пчеловоды избавлялись от необходимости держать под наблюдением гнезда, разбросанные на обширных лесных участках. И как раз в это время развернул свою деятельность Петр Иванович Прокопович — реформатор пасеки и основоположник рационального содержания пчел.

В пантеоне прославленных естествоиспытателей, работавших с пчелой, фигура эта стоит особняком. Сочинений он написал не много, да и те не удалось собрать полностью. Не все факты его биографии установлены, и их вряд ли удастся прояснить. Нет ни одного портрета, писанного с живого Прокоповича. И, однако, имя его в истории мирового пчеловодства, без сомнения, переживет имена множества баловней судьбы, оставивших несчетное число портретов и фотографий, подробные дневники, автографы и педантично составленные перечни трудов.

В науку Прокопович вошел не столько книгами и писаниями, сколько упорным трудом и личным примером. Когда Прокопович начинал, пасечники почти повсеместно продавали часть колод или сами закуривали пчел и сбывали торговцам мед, перемешанный с пчелами и воском. Ежегодно истреблялось несчетное число семей, как если б никто «не рассматривал и не уважая польз, какие одно значительное заведение пчел может всегда приносить собою», — сокрушался Прокопович.

Человек переселил пчел из лесов поближе к дому, под свой присмотр, огораживал плетнем колоды, чтобы защитить от медведя, вешал на колья белые конские черепа от дурного глаза. Конечно, промысел велся примитивно, но многое стало настолько проще, что, казалось, должен бы расцвести по-новому. На деле все обернулось самой мрачной стороной.

В защищенные от дурного глаза идиллические уголки вторгся торговый капитал — пчелиные барышники. Оборотистые выжиги, скупщики меда и воска, как никто знавшие слабые звенья хозяйств, загодя успевали опутать долгами бедняка и середняка пасечника. К концу лета разъезжие ростовщики диктовали цены и условия. Теперь лишь в старых журналах можно найти описания разорительных визитов медовых прасолов, рассказы о приемах обмера, обвеса, обсчета, отдельные горестные показания жертв… Воск увозили для продажи монастырям и церквам, мед — на городские базары.

Скупщики отбирали для закуривания самые тяжелые ульи — гнезда медистых, наиболее трудолюбивых и выносливых рекордистов взятка. На пасеке оставлялись пчелы посредственной продуктивности. Шел массовый отбор на ухудшение. Трудно измерить ущерб, причиненный этой практикой природе пчел.

Прокопович решительно выступил против роебойного ведения дела: оно «кроме истребления пчел миллионами уменьшает достоинство и ценность меда, получающего через то кисловатый вкус».

Уже на склоне лет основал Петр Иванович Прокопович на Черниговщине первую в мире пчеловодную школу, воспитанники которой должны были «уметь называть неблагополучие, указывать надобность в пособии и блюсти благосостояние завода», то есть пасеки. Пчелиное хозяйство Прокоповича насчитывало до двенадцати тысяч семей и было крупнейшим в мире вплоть до первой половины XX века. Прокопович воспитал здесь сотни пчеловодов, воспринявших «учение о пчелах на таких основаниях, чтоб, не умерщвляя их и даже поддерживая их существование разными верными способами, всегда сохранять каждое пчелиное семейство, или, другими словами, когда улей засажен пчелами, то они должны быть в нем беспереводно».

Изобретенный Прокоповичем разборный рамочный улей с подвижными сотами и решетка, сквозь которую свободно проходят пчелы, но не проходит матка, так что можно отделять гнездовую часть улья с расплодом-засевом яиц и личинками, куколками от чисто медовых сотов, в огромной степени облегчили соблюдение законов жизни семьи в интересах пчеловода. Мед можно стало отбирать, не уничтожая ни взрослых пчел, ни расплод…

Прокопович начал применять искусственную вощину, а это ускоряло сооружение пчелами новых сотов, нашел способ извлекать мед из ячей, не разрушая старые соты — сушь, а это освобождало строительниц для других занятий и тоже усиливало семьи. С полным правом говорил Прокопович: «Определив себя пчеловодству, я отдал оному всю жизнь, всю мышленность, всю бдительность» и в результате «проникнул в тайны рода пчелиного дальше всех моих предшественников».