Сладкая месть

— Мне их подарили, — коротко ответила Джин.

Хозяйка метнула на нее недоверчивый взгляд, и Джин сразу же догадалась, о чем та подумала. Она даже покраснела при мысли, что ее приняли за воровку, но вдаваться в объяснения не стала. Пожалуй, скажи она правду, ей бы поверили еще меньше. А потому она снова заговорила о вещах:

— А в коробке лежит шляпка под цвет пальто.

Миссис Лоусон достала из коробки шляпку и восхищенно цокнула языком.

— Очень элегантная! Должно быть, стоила кучу денег, когда была новой. — Она внимательно изучила вышитый золотыми нитками фирменный ярлык модельного дома Мишеля Сореля на зимнем пальто. — Пожалуй, за него вы тоже можете получить деньги, которых вам хватит на пару недель.

— Тогда, пожалуйста, прошу вас, отнесите все это в скупку!

— А что еще мне остается делать! — пробурчала хозяйка. — Вас пока я не выпущу из дому. Слишком вы слабы! Да и задолжали вы мне действительно порядком!

Она подхватила вещи, перекинула платье и пальто на руку, второй рукой закрыла чемодан и пинком отправила его обратно под кровать. Пинок оказался таким сильным, что чемодан пролетел по комнате, словно по льду, и исчез под кроватью.

— Завтра утром снесу, — пообещала хозяйка, — когда пойду в магазин. А сейчас спокойной ночи и не забудьте принять на ночь лекарство.

— Приму обязательно! — заверила ее Джин. — Большое вам спасибо!

— Пока еще не за что меня благодарить! Вот получим деньги на руки, тогда и скажете мне спасибо, — проговорила миссис Лоусон уже с порога и захлопнула за собой дверь.

Джин устало закрыла глаза. Странно, но ей стало так горько, когда пальто и платье исчезли вместе с хозяйкой за дверью. Ведь это была последняя ниточка, которая связывала ее с Толли. Вот и она оборвалась, и ничто не напоминает ей о прошлом. Разве что собственные воспоминания да ее любовь к Толли. Любовь же, к ее немалому удивлению, только возрастала. Джин думала, что пик ее влюбленности в Толли пришелся на те дни, когда они приехали в Сент-Мориц. Тогда, как ей казалось, она думала о нем день и ночь, вставала и засыпала с мыслями о нем. И трудно было представить себе, чтобы можно было любить еще сильнее. Но сейчас, заброшенная, одинокая, оставшаяся наедине со своими чувствами, лишенная возможности видеть и слышать объект своей всепоглощающей страсти, разговаривать с теми людьми, которые знали и любили Толли, Джин терзалась от любовной лихорадки с утроенной силой. Ведь воображение, лишенное подпитки в реальной жизни, работает еще интенсивнее, рисуя еще более яркие и живые картины, будоражащие чувства.

«А может, я напрасно все бросила и ушла? — спрашивала она себя. — Может, надо было все же дождаться Толли? Встретиться с ним?» Но даже когда все ее тело сотрясалось от озноба, когда слезы душили ее, а боль была такой невыносимой, что казалось, еще немного — и она умрет, даже тогда она ясно отдавала себе отчет в том, что все ее страдания ничто в сравнении с теми, которые были ей уготованы, согласись она выслушать прощальные слова Толли.

Нет, она поступила правильно! Пожалуй, для Толли их прощальная встреча тоже не стала бы самым приятным моментом в жизни, хоть он и не догадывается о ее чувствах к нему. Ведь Толли — добрый и сердечный человек, неспособный обидеть слабого и беззащитного. Наверное, поэтому и к ней он был добр и внимателен.

Однажды, то ли в шутку, то ли всерьез, он сказал ей: «Я воюю только с равными себе». Из чего Джин заключила, что Мелию он считает своей ровней. Не то что ее! И не только по причине ее маленького роста или хрупкого облика. Порой ей даже казалось, что Толли обращается с ней как с ребенком именно потому, что ребенком он ее и считает. А раз так, размышляла она, то ему было бы неприятно, если бы пришлось огорчить ее. А уж его жалость… о, это еще страшнее и еще больнее! Нет, это к лучшему, что все случилось так, как случилось.

Те слезы, которые она выплакала, лежа ночами без сна, свое подавленное состояние Джин, пытаясь рассуждать здраво, списала на болезнь. В самом деле, когда болеешь, трудно провести четкую грань между тем, где у тебя болит тело, а где ноет душа. Все естество ее превратилось в одну сплошную ноющую боль, которая все длится и длится.

В свой очередной визит доктор, даже не подозревавший о том, что ему приходится врачевать не только болезнь, но и разбитое сердце, заявил, что, поскольку пациентке стало лучше, она может потихоньку начинать ходить. Призвав на помощь всю свою волю, Джин заставила себя подняться с постели и потащилась вниз, искренне желая себе скорейшей кончины, ибо каждый шаг давался ей ценой невероятных усилий.

Миссис Лоусон была на редкость в добром расположении духа и проявила невиданную заботу.

— Садитесь, моя дорогая, поближе к огню и укутайте ноги пледом. Это моя личная гостиная, и здесь вас никто не потревожит. Надо же мне иметь хоть один крохотный уголок, где я могу побыть одна, без постояльцев. Хотя они постоянно претендуют и на эту комнату тоже, даже предлагали устроить здесь гостиную для игры в бридж. На что я им ответила, что, пока я жива и являюсь хозяйкой этого дома, никаких бриджей в моей гостиной не будет. А не нравится, пусть ищут себе другое место для проживания. Удерживать силой никого не стану. Разве я не права?

— Конечно, правы! — согласилась с ней Джин, блаженно подставляя ноги к огню. Какое счастье, что ей уже не надо никуда идти!

— Сейчас я принесу вам чашечку чая, — продолжала суетиться вокруг нее миссис Лоусон. — А если вы посидите здесь часок-другой, то подам и ужин сюда. Все мне легче, чем подниматься с ним на верхний этаж. Доктор говорит, вам сейчас необходимо усиленное питание, и я пообещала ему, что сделаю все от меня зависящее, чтобы поставить вас на ноги.

— Вы так добры ко мне! Мне так неловко, что я доставила вам столько хлопот! — призналась Джин.

Миссис Лоусон присела возле камина и принялась ворошить угли.

— Сказать по правде, — проговорила она неожиданно ласково, с какой-то особой нежностью в голосе, — вы очень похожи на мою покойную дочь. Она умерла, когда ей было всего лишь десять. Сбил грузовик на Хай-стрит. Думаю, вы с ней почти ровесницы. Я стараюсь нечасто думать о своей девочке, но вот ваша манера говорить, то, как вы поворачиваете голову… Все это так вдруг напомнило мне ее. Она была прелестной девочкой! Когда это случилось, я думала, что не переживу. Да и жить не хотелось!

— Еще бы! Такое горе! — сочувственно пробормотала Джин.

— Да, горе! — коротко ответила хозяйка. — Тогда я дала себе зарок больше ни с кем и никогда не быть добренькой. Дескать, раз меня жизнь не пожалела, то и я никого жалеть не стану. Но, как известно, и на старуху бывает проруха. Так вот и со мной! — Женщина поднялась и отставила кочергу. — Что-то я заболталась с вами! Дела-то не ждут.

Она поспешно вышла из комнаты, но Джин успела заметить, что глаза ее полны слез. Она тяжело вздохнула. В мире столько горя, но люди тем не менее не теряют способность быть добрыми по отношению друг к другу. Взять хотя бы эту миссис Лоусон.

Джин отлично понимала, сколько хлопот она доставила хозяйке. Слава богу, у нее хоть появились деньги, которыми она может сполна рассчитаться за все. Миссис Лоусон выручила целых восемь фунтов за пальто, платье и шляпу, которые она, как и обещала, отнесла в скупку. Конечно, смехотворная цена, если вспомнить, какие бешеные деньги платят клиентки Мишеля Сореля за наряды, сшитые в его доме. Но получить восемь фунтов в заброшенном на окраине Лондона магазинчике, где торгуют всяким старьем, — это тоже удача. Во всяком случае, на саму миссис Лоусон вырученная сумма произвела неизгладимое впечатление.