Сладкая приманка (сборник)

Гиря не попал ни в диктаторы, ни в трамвайные контролеры. Наверное, преступление, которое он совершил, для контролера оказалось слишком «крутым», а до диктаторского уровня явно недотягивало… Что-нибудь типа разбойного нападения на коммерческий киоск особо крупных размеров… И попал Гиря в лагерь.

Но натуру-то не скроешь. Натура требовала… Уважения, выражающегося в подчинении, и любви, выражающейся в страхе… По-моему, это и есть психологическая основа любой власти — страх и подчинение, ханжески прикрытые любовью и уважением…

В лагере Гиря завоевал себе положение с помощью пудовых кулаков и чрезвычайно сильной воли, направленной на подавление противостояния. Но не тупого, бычьего упрямства, а умной и целенаправленной воли… Он не щадил людей, когда ему нужно было добиться своего, но и не толкал их на смерть, а предоставлял им свободу выбора. Он чувствовал, что найдется тот, кто полезет в петлю сам, и всегда оказывался прав…

А теперь он сидел, как отрекшийся от царства Иван Грозный, и ждал, когда его подданные приползут к нему на коленях и начнут умолять его не оставлять их своими заботами и править дальше так же, как он правил до того, — мудро и справедливо.

Мне вдруг стало противно от его заботы и покровительства надо мной. Все это ложь! Ни о ком, кроме себя, он не заботится! Он использует людей, словно марионеток, переставляя их с одного места на другое и заставляя делать то, что нужно ему…

Пока я шла в том направлении, которое его устраивало, он был моим союзником. Мы шли вместе. Но сейчас положение изменилось. Для меня наилучший выход — встретить отряд спасателей или, на крайний случай, милиционеров. И сдать всех этих людей из рук в руки…

Они — преступники. Оттого, что им грозила опасность, они не перестали быть преступниками. Я помогла им избежать этой опасности, но меня же никто не уполномочил объявить им амнистию.

Мне придется отвечать, кстати, за то, что я фактически организовала побег из лагеря. Хоть это и полный абсурд, но на юридическом языке то, что мы совершили, квалифицируется именно как побег… Единственная надежда, что попадется умный человек в системе исправительно-трудовых учреждений, поймет, что у меня не было другого выхода. А если не найдется?.. Перспектива, открывающаяся в этом случае, ужасно мне не понравилась…

Сейчас Гиря, может быть, и понимает, что наилучший выход — дождаться, когда их обнаружат и увезут в другую зону. Но стоит ему об этом подумать, наверняка, словно зубная боль, набрасывается на него ненавистная мысль о том, что ему вновь придется подчиниться чужой воле. А подчинение для него может быть связано только с унижением, так уж устроена его психика.

Вот он и сидит, оставаясь командиром этого маленького отряда лагерных заключенных. То, что они оказались за пределами колючей проволоки, в лесу, открытом на все стороны света, не говорит совершенно ни о чем. Стоит им только продвинуться на несколько десятков метров в сторону от этой речушки, и для будущего следствия, которое неизбежно будет разбирать их действия и определять по ним их намерения, этого будет достаточно, чтобы приписать им желание не возвращаться в лагерь, то есть совершить побег…

Но сидеть на берегу и ждать вертухаев — какая же это власть? Это самое жалкое подчинение и унижение! Наверное, эту проблему решает сейчас Гиря. Плюнуть на все и уйти с этими людьми в лес, стать беглецами фактически невозможно — путь преграждают горящие торфяники… Назад пойдешь — напорешься на Кузина с его охранниками, которым отдан приказ стрелять в каждого, кого они увидят в лесу…

Единственное, что возможно, — это сидеть на этом самом месте и ждать, как будут разворачиваться события дальше… Кто-то, возможно, назовет это вынужденным подчинением обстоятельствам, кто-то — судьбой, но только не Гиря… Для него это унижение…

«Нужно срочно подкинуть ему какую-нибудь идею, — подумала я. — Пока он не додумался до чего-нибудь самостоятельно. Например, до похода на Москву — сажать Гирю на царство! Додумался же Емельян Пугачев… Тип психики-то тот же самый…»

Шутки шутками, а для бурлящей в сознании Гири неудовлетворенной психической энергии необходимо найти выход. Самый элементарный выход, конечно, в сексуальном расходовании этой энергии…

Это, так сказать, теоретически. А практически, кроме меня, ни одной кандидатуры на роль сексуального партнера Гири явно не было. Меня же что-то совершенно не привлекала подобная роль. Надо придумать что-то другое… Без столь активного моего участия.

А что, собственно, думать! Прекрасно известно даже студентам-первокурсникам, что для психики, охваченной патологическим властолюбием, характерны лишь два состояния — борьба за достижение власти и борьба за сохранение власти. Третьего, как ни странно, не бывает: человек, достигший власти, обязательно начинает бороться с врагами, которые якобы на его власть покушаются, хотя на деле, может быть, ничего подобного и не происходит. Но сам тип психики властолюбца существует только в борьбе.

Теперь подумаем конкретно о том, что у меня перед глазами, а не в абстрактных научных построениях. Перед глазами у меня — Гиря, вырвавшийся на псевдосвободу с некоторым количеством людей, над которыми он установил контроль. На этом фаза борьбы за власть для него фактически закончилась. Сейчас ему просто не с кем бороться, не на кого расходовать свою энергию.

Нужно срочно сформировать ему объект борьбы, образ врага, покушающегося на его власть. Образ опасности, угрожающей достигнутому им сейчас положению.

И совершенно не важно, что это всего лишь псевдовласть. Кто-то из психологов с мировым именем доказывал, помнится, что любая власть — всего лишь «псевдо». Стремление к власти над другими, говорил он, — это лишь отражение желания человека установить контроль над самим собой, подчинить сознанию свое бессознательное. Задача теоретически очень любопытная и привлекательная, однако практически невыполнимая.

Но если для человека она становится слишком актуальной, такой, что отказаться от нее никак невозможно, желание власти над своей натурой переносится на других, подменяется желанием власти над другими личностями. Именно поэтому любая власть — лишь подделка под исполнение настоящего желания властолюбца, лишь суррогат… — Гиря, — позвала я его голосом признавшей его власть личности, но далеко еще не усмиренной женщины, — очнись, Гиря!

— Что? — спросил он так отстраненно, словно думал о положении на западных границах своего государства, а я отвлекла его от государственных дум.

Я видела, что он нисколько не подозревает, что я проникла в его тайные желания, и считает поединок со мной законченным. Что ж, это мне только на руку. Проигрывает всегда тот, кто недооценивает противника.

— Очнись! — повторила я. — Кузин не выполнил приказ, полученный от его хозяев из ФСБ, и позволил всем нам остаться в живых…

Гиря повернул ко мне голову. Тема его, конечно, заинтересовала. Еще бы! Кузин — один из его врагов. Из числа тех врагов, которые остаются врагами навсегда, до тех пор, пока живы.