Сладкая жизнь
Шрифт:
И мелкий снег падал, больше напоминавший дождь, — и разделил их, когда она повернулась и пошла к дому, формируя тонкую, но непроницаемую стену. Так что даже если он пристально всматривался ей вслед, то вскоре потерял ее из виду — так что даже если бы она захотела оглянуться, то не увидела бы ничего, кроме тонкой пелены.
Интересно, носит ли он ее галстук? Она тогда протянула ему его, как только села в машину, замерев в ожидании реакции. И удивилась еще, что он смотрит на нее непонимающе, но не хотела ничего говорить, потому что знала — что ни скажи, все прозвучит жалко. «Я не знаю, понравится ли вам, но вот возьмите…» «Мне так неудобно, что вы сделали мне подарок, и я решила сделать подарок вам, но…» Или короткое: «Это вам».
— Это мне? — спросил недоверчиво, и она кивнула, вдруг испытывая умиление по поводу того восторга, с каким он покрутил кусок шелка перед глазами. А потом, одним движением сорвав с себя галстук, быстро повязал новый — сделав намеренно кривоватый узел, почему-то показавшийся ей очень стильным, очень его. Словно он вложил в этот узел все свое «я», всю свою сущность — элегантную небрежность, наплевательское отношение к общепринятым канонам, дерзкое подчеркивание своей индивидуальности. Она вдруг подумала, что вот у Сергея галстуки всегда получаются очень правильные, с большим таким, ровным узлом — и сам он весь правильный и законопослушный, а этот…
— Фантастика! — Восхищенно покачал головой, рассматривая себя в зеркало. — Алла, у меня нет слов. Просто нет слов…
Она еще подумала, что он специально так говорит, в угоду ей. И потому переспросила:
— Вам понравилось?
Он кивнул, продолжая смотреться в зеркало — как-то по-детски, с плохо скрываемым восторгом. И внезапно наклонился к ней, разворачивая к себе ее лицо, проводя рукой по щеке, глядя непонятно в глаза.
— Разве мне могло не понравиться? Версаче, сочетание идеальное. И главное — от тебя…
Ей показалось, что он хотел сказать что-то другое, но сдержался, словно боялся выдать эмоции. Она не отстранялась, хотя его рука была на ее щеке, чувствуя не только радость по поводу того, что он в восторге, но и какую-то близость, родство, что ли, образовавшееся между ними в этот момент. Может, потому, что то, показавшееся ей таким красивым, Сергей отверг с возмущением — а он с восхищением и благодарностью принял.
И еще ей показалось, что, отстраняясь, он тут же стал прежним — самоуверенным, нагловатым, дерзким, — спрятав глубоко внутрь то, что выглянуло наружу. И, уже не глядя на нее, перевел непонятный рычаг внизу, и машина поползла вперед.
Она так и не запомнила, где именно они были в этот затянувшийся до утра вечер. Сначала в ресторане, где она впервые в жизни попробовала японскую еду, потом в казино, где по его настоянию сыграла в рулетку, угадав номер, на который поставила по его совету. А потом был ночной клуб, по пути в который она намекнула, что уже пол-одиннадцатого и ей скоро пора возвращаться. Но он возмутился со смехом, обвинив ее в том, что она пытается зажать выигрыш, вместо того чтобы отметить его как следует, — и она подхватила смех.
Она скорее для очистки совести все это сказала — и еще потому, что впервые с момента встречи посмотрела на часы. Раньше некогда было — он вел себя так, что она вся, целиком и полностью, была поглощена тем, что их окружало. Но главное — им и его словами. То он рассказывал ей, как когда-то одевался только от Версаче — и денег толком не было, но он выкладывал чуть ли не сто долларов за нижнее белье и полторы тысячи за кожаную куртку. И жутко этим гордился, стараясь каждому показать, или намекнуть, или в лоб сказать, что на нем все от Версаче.
То он учил ее есть палочками, и рассказывал о японской кухне, и развеселил историей о том, как сжевал как-то положенный в тарелку для украшения пластиковый лист. То объяснял правила игры в казино. И еще что-то говорил — что-то смешное, веселое, интересное, — и она слушала и ни о чем не думала вообще. А по пути в клуб
случайно увидела, который час, — но потом опять рассмеялась его шутке и ни о времени, ни о доме, ни о чем постороннем, короче, уже не вспоминала.Самое приятное, что она нигде не чувствовала себя неуместной и чужой. Может, потому, что еще в машине он восхитился тем, как она выглядит. В ресторане она, правда, толком не видела никого и ни на кого не смотрела — больше поглощенная созерцанием и дегустированием непривычных блюд и его комментариями. А в казино, где куча людей была вокруг и все хорошо одеты, она только на мгновение подумала, что платье старое, да и туфли не новые, в общем, — но она так ощущала себя из-за того, что было надето под платьем, из-за его слов и взглядов…
Да он и не дал ей сосредоточиться на этой мысли, потащил играть, и она отвлеклась и увлеклась. А потом, в клубе, она уже не сомневалась в том, что вполне соответствует, — хотя, начни они с него, возможно, чувствовала бы себя не слишком уютно. Тут так по-светски было, сразу видно, что очень дорого, и публика соответствующая, более солидная, чем в казино.
По пути к столику она не успела никого рассмотреть — кроме женщины, сидевшей с кем-то неподалеку от входа, немолодой, в нелепом каком-то, на ее взгляд, платье, сверкающей золотом. А когда сели, сделали заказ, и только поднесла к губам бокал принесенною официантом вина — не ослепительно-кислого, как в «Пицце-хат», а мягкого и сладковатого, — как вдруг поймала взгляд Андрея, сосредоточенно устремленный куда-то, и повернулась чуть-чуть в ту сторону, заметив краем глаза высокую худую блондинку в черном брючном костюме, идущую уверенной походкой через весь зал. И, не успев освоиться тут, подумала, что он, возможно, жалеет сейчас, что пришел с ней, — потому что эта блондинка, она куда больше подходит ему, — и сжалась внутри. Чувствуя, что еще чуть-чуть, и та вершина, на которой она себя ощущала, вдруг надломится и рухнет вниз. Но ведь он сам ее пригласил — это из-за него они здесь. Лично она с ним вообще не собиралась…
— Привет! — Блондинка, замершая у их столика, смотрела на него, как на очень близкого знакомого смотрела, настолько близкого, что готова заявить на него права или поинтересоваться громко, с кем это он изволил сюда прийти, — и она растерялась.
— Какие люди… — протянул он сухо в ответ. И она заметила, что на эту девицу он смотрит не так, как на нее, — холодно, неприветливо, примерно так, как на официанта в том ресторане, где они с ним были в первый раз.
— А я звонила тебе на днях — хотела встретиться. Представляешь, заваливают ко мне в офис какие-то уроды, ну и начинают гнать. Я им — не на ту наехали, ребятки, а они отморозки какие-то, слов не понимают. Объяснила им, кто я и что — а им по фигу, похоже, заехать обещали на следующей неделе. Верят, придурки, что я им платить буду. Может, подъедешь, растолкуешь юношам? Да и вообще, пропал ты куда-то…
Она произнесла это медленно, растягивая слова, и замолчала, когда он как-то очень значимо кашлянул. И посмотрела в первый раз на Аллу — без интереса, как на пустое место, как на кого-то безликого, мешающего ей говорить с тем, кто ей нужен. И взмахнула длиннющими, до пояса, волосами, блестящими, как в рекламе дорогих шампуней. И лицо ее было красивым — так показалось, хотя она, Алла, не долго на нее смотрела, опустив глаза в ответ на встречный взгляд. Тонкий нос, яркие губы, загар — очень современное лицо.
Ей вдруг стало неловко за свой чересчур блеклый макияж — даже подумалось, что, возможно, он выдает ее возраст сильнее, чем что-либо, и уж точно показывает, насколько она несовременна.
— Может, быстренько тет-а-тет, а? Или ты освободишься скоро?
Он покачал головой медленно.
— Катя, я не один — ты же видишь. Да и праздник сегодня — нехорошо о делах в такой день. Позвони мне завтра — а лучше послезавтра. О'кей?
И, уже повернувшись к ней, будто девицы не было рядом, улыбнулся: