Сладкая жизнь

— Мать, ты что говоришь? Мне какая разница, кто что кому купил, кто где раскатывает? Я родине служу — и не за деньги. Платят столько, сколько считают нужным, — что можем себе позволить, то и позволяем. Не бедствуем, кстати…

— Естественно — благодаря моим ученикам…

— Ну все, хватит, я больше таких разговоров слышать не хочу. Да, может, кто-то крутится из наших, подрабатывает — лично я так делать не буду. «Честь имею» — помнишь у Пикуля роман? Вот и я ее имею — честным был, честным буду. Кто бы там на чем ни ездил, кто бы куда жен ни устраивал. А ты меня удивляешь — что-то я от тебя такого не слышал раньше…

— Так раньше и жизнь была другая, — бросила, не успокаиваясь. — А сейчас, сейчас честность — привилегия бедных!

Да, именно так Андрей ей и сказал накануне — и добавил еще, что лучше сам будет нечестным. И еще добавил, что все хотят хорошо жить и нет ничего такого в том, что все пытаются зарабатывать. И еще добавил, что будь он принципиальным, но будь у него такая женщина, как она, он плюнул бы на принципиальность и брал бы у тех, кто дает, и напрягал бы тех, кто не хочет давать, — потому что такой женщине хочется дать как можно больше…

— Ну, мать, я тебя не узнаю…

Он вышел, махнув рукой, — оставив ее сидеть одну на кухне, внезапно жутко уставшую, опустошенную, с тяжелой головой. Словно пыталась пробиться сквозь стену и только зря стукалась о нее, потому что невозможно ее пробить, потому что она всегда будет такой же, как была, эта стена.

Хорошо хоть, не сказала ему, что часть заработанного — тысячу долларов, может, чуть больше — хочет оставить себе на отпуск. Как раз перед тем, как сказать насчет иномарки, чуть не заявила гордо, что, конечно, денег она добавит — только вот оставит себе на лето, хоть в какую-нибудь Турцию со Светкой съездить, а лучше в Испанию. Она смотрела цены, в тысячу можно уложиться вполне, а там экономить на всем, как-нибудь долларов на двести прожить две недели — ей же не надо там ничего, никаких вещей, может, максимум пару сувениров на память, ей же поехать главное.

Скажи она ему это, он бы еще раньше возмутился — начал бы убеждать, что не нужна ей никакая заграница, есть же дача, там так здорово. И обиделся бы, скажи она ему, что для нее это не отдых.

Он не возвращался — сидит сейчас у себя, злится на нее, а может, уже и забыл об их ссоре, работает себе на компьютере или телевизор смотрит. Но скорее все же злится — все всегда было по его, и вдруг она свое мнение высказывает и еще спорит с ним. И наверное, думает сейчас, что она вдруг возомнила о себе невесть что — хотя должна гордиться мужем, достигшим таких высот, имеющим такое положение в обществе.

Так она и гордилась — всегда гордилась. Всегда слушала его рассказы о том, кого он знает, куда его приглашают, как с ним хотят всякие известные люди познакомиться. Гордилась и себя считала принадлежащей к элите — но вот задумалась, что гордиться нечем, собственно. И не потому, что у них нет «мерседеса» или они не ходят по ночным клубам — это не важно в конце концов, — но потому, что они и в самом деле не имеют ничего. И не будь у нее учеников, вообще бы жили кое-как. В то время как скажи кому, что муж генерал, сразу подумают, как Андрей, — про счет в банке, хорошую машину, ежегодный отдых за границей всей семьей. Андрей, кажется, даже не поверил, когда она рассказала правду.

Зато они честные — в то время как все кругом воруют или по крайней мере пытаются заработать. Она не разбиралась особо в политике, но муж периодически ударялся в пространные беседы о том, что там творится. О том, как разворовали всю страну и имеют наглость ею руководить. Но ведь руководят — и ничего. И от милиции этой действительно никакого толку, он тоже прав, Андрей, — и муж говорил, что там взяточников куча, и она сама слышала где-то, что они вытворяют. Да и в ФСБ наверняка таких полно — таких, кто использует свое служебное положение. Жену в банк устроить — это как назвать? И ничего — служат родине, как Сергей, а зарабатывают так, как ему не снилось.

Или уходят — он сам говорил, что много народу ушло во всякие коммерческие структуры на гигантские зарплаты. А стоило как-то завести с ним разговор, что, может, и он бы ушел, так он на нее как на дуру посмотрел. Ты, мол, не понимаешь ничего — эти банки поживут пару лет и развалятся, начальство наворует сколько можно и убежит, и куда денутся те, кто там работал? А я вот всегда при деле.

При деле, это точно, — за шестьсот долларов в месяц. Да и не в деньгах дело — просто ведь не может не видеть, как живут вокруг люди, а все твердит про честность. Ну просто упертый, прости Господи, — умный ведь человек, а говорит так, будто моральный кодекс строителя коммунизма повторяет, заученный наизусть. Она ведь не просит его воровать — да вообще ничего не просит. Разве что попробовать дачу получить, чтобы было где жить летом. А так даже сама деньги предлагает — лишь бы купил нормальную машину, лишь бы не трястись на дачу в этой вечно ломающейся обшарпанной таратайке.

Но нет, зачем ему! Для него даже галстук от Версаче, купленный за огромную сумму, — дурацкая тряпка. Зато те галстуки, которые он носит, купленные в универмаге когда-то за копейки, — они в самый раз. А вот нормальный человек, знающий, что к чему, — он этот галстук оценил. Не просто оценил — надел сразу, сняв свой. И когда в последний раз они встречались, он снова в нем был.

Сейчас, увидев даже крошечный кусочек другого мира, она трезво могла оценить, что в своем мире живет довольно убого. Она тут посмотрела на Светкины сапоги, так ужаснулась — ребенок в гимназию ходит в конце концов, надо поприличнее одевать. Купила новые — недорогие, но приличные, а к весне запланировала куртку ей купить и джинсы с кроссовками. А то ходит как нищенка. Зато папа честный.

Да и Сергеевы костюмы, когда-то казавшиеся даже модными, сейчас производили впечатление дешевых и невзрачных. Нет, конечно, речь не о том, чтобы одеваться, как Андрей, — она ведь сама купила себе новое платье не за бешеные деньги, но красивое. А скажи она Сергею, что имеет смысл купить новый костюм — он все-таки общается с разными людьми, — так он обидится.

Господи, какая же она дура! Могла бы тогда, в Новый год, согласиться на предложение Андрея и поехать с ним куда-нибудь, вместо того чтобы стоять полдня у плиты, зная, что муж посидит за столом час и уйдет к себе. Могла бы по Лондону сейчас гулять, между прочим, — запросто! А она все твердит себе и окружающим про семью — имея в виду мужа, естественно, потому что ту же Светку всегда можно пристроить. «У меня семья», «Я замужем», «Я никогда не изменяю мужу» — в таком роде.

Ольга хмыкала всегда, словно хотела сказать — нашла чем гордиться. И права была, потому что, раз он ее не ценит, ее собственный муж, так надо самой себя ценить. И тех, кто ценит ее. Дай она понять Андрею во время последней встречи, что ей понравилось то, что между ними было, просто вспомнить ту ночь как бы случайно, — он бы наверняка понял, что она не требует от него держать слово. И пригласил бы ее куда-нибудь, а не пропал бы опять на неделю с лишним.

А она — она же верная жена. Она его оттолкнула просто, только и всего. А потом удивлялась, почему он, сидя с ней в последний раз в ресторане, вдруг впервые сам сказал, что ему пора. Потому что понял, что она была серьезной тогда — про то, что все кончено, — и достаточно воспитан, чтобы сдержать слово. Да он сам рассмеялся, когда спросил, нравится ли ей заниматься сексом в машине, — он шутил, пытаясь развеять как-то ту напряженность, что повисла в джипе.

Но ведь понятно, что в каждой шутке есть доля правды. И ответь она, что предпочитает делать это в постели, — а если бы добавила, что иногда и в кресле, потому что в ту ночь это было именно в кресле сначала, — он бы точно сделал ей нескромное предложение. Ей это не нужно было, ну конечно, не нужно — но она бы убедилась заново, что он неравнодушен к ней, что она привлекательна, и сексуальна, и молода, а если верить ему, то даже красива.

А она — она терзалась еще, что изменила мужу. Который сам толкнул ее на эту измену — своим равнодушием, невнимательностью. Который в отличие от чужих мужчин даже не хочет от нее ничего — потому что для него важнее всего его работа. Да он, кажется, уже и женщину в ней не видит — и не прояви она инициативу в конце декабря, после очень-очень долгого перерыва, так бы и не было ничего. Вот прошло же полтора месяца с той ночи — и так ничего и не происходит. Но она, дура, терзалась — и когда он приехал из командировки, такую встречу ему устроила! Чувствовала вину за старый Новый год — такой стол накрыла, такой внимательной была, раз двадцать сказала, что скучала, искренне притом. А он поел чуть-чуть молча — и спать.