Сладкий грех. Падение

Я дорабатываю смену вся как на иголках, опасаясь, что странный киллер притащит сюда снова свой зад, чтобы отомстить мне. Но он не появляется. Я выхожу из кафе и иду на остановку, оглядывая каждую машину, чтобы быть наготове бежать. Ничего. Я прихожу на вторую свою работу в качестве охранника и переодеваюсь в форму. Теперь я могу поспать, но если бы всё было так хорошо. Мне нужно следить по камерам за периметром, потому что прошлой ночью кто-то выбил окна. Вот чёрт. Меня убивает постоянно. Я засыпаю и резко подскакиваю, дёргая головой. Я больше не могу не спать, и я хочу есть. Я так хочу есть. Я роюсь в тумбочках, надеясь, что кто-нибудь оставил здесь крекеры. Нахожу пачку, но там всего чуть-чуть. Ничего. Протяну. Зря я их съела, потому что спать мне хочется сильнее. Мне так хочется спать. Я бью себя по щекам. Умываюсь. Хожу перед столом. Мои ноги не хотят больше ходить, они практически не двигаются. Можно ли умереть от нехватки сна? Пошли третьи сутки моего бодрствования, и я больше не могу. Я готова спать где угодно. Мне нужно поспать сегодня, иначе я не смогу работать.

Под конец своей смены я ничего не соображаю. Правда. Я не помню, куда мне надо идти и что делать. Я безынтересно смотрю на падающий снег и открываю рот, ловя языком снежинки. Я тупею с каждой минутой всё больше и больше. Кажется, я сплю стоя.

— Довольно интересный вариант приёма пищи, Энрика, — я резко просыпаюсь и мотаю головой. Мои ноги заплетаются, и я лечу прямо на покрытый снегом, грязью и льдом асфальт. Что там по идее должно быть? Меня должны были успеть поймать? Эти взгляды друг другу в душу, когда мужчина и женщина понимают, что созданы друг для друга? А потом поцелуй? Так вот, хрень всё это.

Я падаю и скулю от боли во всём теле.

— Боже мой, Энрика. Ты цела? — Меня сажают на земле, и я вою, потирая локти.

— Ты должен был меня поймать. Почему ты не поймал меня? — Возмущённо шепчу я.

— То есть ты планировала упасть после приёма пищи в виде снега? Ты не выдала мне сценарий и меня здесь по идее не должно быть вообще, — спокойно замечает он, помогая мне подняться. Шумно вздыхаю и криво усмехаюсь.

— Завтра посмеюсь над этой шуткой. Сегодня я умираю от недосыпа. А что ты здесь делаешь? — Прищуриваясь, смотрю на киллера.

— У меня привычка кататься на машине по ночам. Это помогает мне расслабиться. Я не люблю пробки, но люблю водить машину. Ночью я наслаждаюсь этим.

— И ты ездишь именно там, где нахожусь я? Конечно, так я и поверила. Что тебе надо?

— Это случайность. Желаю хорошего сна, Энрика, — он коротко кивает мне и направляется к своей машине.

— А как же я тебя подвезу? На улице холодно? И всё такое в твоём духе?

Он останавливается и оборачивается. Уголок его губ приподнимается в подобие улыбки.

— Не хочу нарушать твою борьбу за равноправие, Энрика. Ты так держишься за эту позицию сильной и независимой женщины, что это вызывает во мне разочарование и желание причинить тебе боль. Нет, не ударить, а закинуть на плечо и посадить под замок. Тем более я не могу позволить тебе считать, что я здесь из-за тебя, иначе ты решишь, что ты мне очень нравишься и я свихнулся на тебе. Сегодня ты чётко мне сообщила, что я тебе неприятен и видеть ты меня не хочешь. А благотворительностью я занимаюсь только по четвергам с двух часов дня до половины третьего. Ты можешь обратиться ко мне в это время.

Мой рот открывается от такой наглости. Он что, совсем обалдел?

— Ты что… считаешь, что я попрошайка какая-то? Знаешь, что, засунь себе свою благотворительность в задницу! Да-да, именно так и ты верно понял мою позицию. Надеюсь, что больше ты не будешь кататься в районах, которые порочат твой высокомерный член, — зло выплёвываю я и хватаю свою сумку с земли.

Его тело всё словно вытягивается, как струна. Лицо становится непроницаемым и ледяным настолько, что я готова умолять о прощении. Вот, чёрт! Надо бежать!

Он делает шаг в мою сторону, а я, визжа, срываюсь на бег. Я несусь по тротуару, продолжая орать, но мои ноги скользят по гололёду. Кроссовки созданы для бега по нормальному асфальту, а не по покрытому снегом. Я качусь по льду, визжа громче, потому что передо мной чёртов столб! Мои глаза от ужаса распахиваются, и я выставляю руки вперёд. Ударяюсь ими о столб и это останавливает меня. Падаю на землю снова и скулю от очередной вспышки боли. Да что за чёрт-то? На мне уже не осталось живого места.

Над моей головой раздаётся громкий смех. Открываю глаза и вижу этого наглого киллера. Он смеётся и качает головой.

— Нравится тебе искать приключения себе на задницу, Энрика. Видимо, тебе очень скучно живётся в твоём и так дерьмовом мире. Помочь? — Он протягивает мне руку, но я продолжаю лежать на земле.

— Нет. Сама справлюсь, когда ты уйдёшь. Иди, катайся, а я загораю. Вот так, — складываю руки на груди. Не скажу же ему, что у меня всё болит. У меня настолько всё болит, и я так устала, что не могу встать. Просто не могу. Я хочу спать, и я готова спать прямо здесь.

— Почему ты такая упрямая, Энрика? Не понимаю, почему некоторые женщины постоянно просят о помощи в глупостях или хотят содрать с мужчины побольше денег. А есть такие, кто будет умирать, но никогда не признается в этом, — он садится рядом со мной на корточки, разглядывая моё лицо.

— Потому что у некоторых осталась гордость, и они не верят ни во что хорошее. Они знают, что за всё нужно платить и порой оплата слишком высока. А другие… я им завидую. Они могут брать всё, что хотят, и не видят в этом ничего плохого. Они могут отсосать менеджеру в задней комнате и этим же вечером пойти на свидание с другим, чтобы получить деньги за секс. Я бы тоже хотела так уметь. Ни о чём не думать и не иметь проблем. Не иметь принципов, совести и гордости. Но я боюсь, что, когда я умру, мой дедушка надерёт мой зад. Он был хорош в этом. Очень хорош. Как ты, — я улыбаюсь, вспоминая дедушку.

— Он мог одним взглядом заставить меня закрыть рот и одним же взглядом дать ощутить, как мне врезали по заднице ремнём. Это больно, пусть даже в моей голове. Но он меня учил, что женщина должна гордиться тем, что ей дала природа. Не внешностью, а сердцем, душой и принципами. Он говорил, что красота может быть уничтожена, а то, что внутри меня, никогда не даст мне превратиться в вещь. Если мужчина не может оценить этого, то мне не стоит никогда считать, что дело во мне. Это он тупой, а не я. Я буду тупой, если позволю ему уничтожить внутри меня веру в себя, — шепчу я.

— Хороший дедушка. Он говорил правильные вещи, Энрика. Тебе с ним повезло, — улыбается киллер.

— Да… да… — мой подбородок предательски подрагивает. Мои глаза начинает покалывать.

— Он умер… он заснул и не проснулся больше. Мы собирались с ним пойти на завтрак в кафе за углом. Там каждое воскресенье играли в шахматы. Он любил шахматы. Он сказал, что полежит немного, а я отвернулась к раковине, чтобы почистить её. Она забилась. А когда я закончила и пошла к нему, чтобы помочь ему одеться, то он уже был холодным. Он умер, а я чистила чёртову раковину, — по моим вискам уже скатываются крупные слёзы, не прекращаясь. Я никому об этом не рассказывала. Ни разу. Я не люблю разговаривать с людьми, и я не хочу, чтобы они обо мне что-то знали. Личное что-то. А сейчас я плачу, как чёртова девчонка, лёжа на холодной земле перед человеком, который по ошибке чуть меня не убил. Это так унизительно.