Сладкий перец, горький мед

— Что я наделал?! Что ты наделала! Довыступалась, довыпендривалась! Что мы натворили?! Что теперь делать?

Таня от удивления не могла и слова сказать. Родители тоже были в шоке. Так и не дождавшись от гостеприимных хозяев приглашения войти в комнату, Дрибница прошел и сел на диван.

— Дядя Вова, тетя Ада! Хоть вы бы на нее повлияли! Упрямая, как сто чертей. Я ж ей проходу не давал, я ж столько лет за ней, как собачка на привязи… А она…, - повернулся к примолкшей Татьяне: — Чего ты добилась со своей гордостью? Искалечила три жизни, радуйся теперь…

— Почему три?

— Твоя, моя и Любкина.

— А-а, — протянула Таня. Усмехнулась про себя. Он был так искренен сейчас, что как-то не хотелось огорчать его известием, что испорченной с полным основанием можно назвать только его жизнь. Да и то без Таниного участия. Почти.

Дружненько помолчали. Потом Вова торжественно заявил:

— Я тебя умоляю — потерпи годик. Я через год разведусь и мы поженимся. Потерпи немножко. Год, только один год! Прошу тебя, не выходи замуж! Я не могу развестись с ней сразу, это будет неприлично и слишком больно. Она этого не заслужила, она ни в чем не виновата. Я прошу у тебя всего один год. Слышишь? Не смей выходить замуж!!!

***

После свадьбы Дрибница очень изменился. Он приходил к Тане каждый вечер — она гнала к жене. Однажды нарвался на Владимира Алексеевича в дурном настроении, выслушал наставления: мол, ты человек женатый, обремененный определенными обязательствами, вот и выполняй их, а дочку мою оставь в покое. Помогло лишь отчасти — стал звонить по телефону, умоляя о встрече. На Танины недвусмысленные отказы слезно просил:

— Ну пойдем с Тимошкой погуляем. Хоть одним глазком на тебя взгляну… Хоть пять минут!

Иногда Таня, использовав все методы тактичного отказа, вынуждена была уступить столь настойчивым просьбам. Но пять минут растягивались на два часа. Иногда Таня не могла вырваться от привязчивого влюбленного до глубокой ночи. Если раньше Вова исполнял любую ее приходь, независимо от того, совпадала ли она с его личными намерениями или нет, то теперь все изменилось. Он стал не только навязчивым, но откуда-то появилась несвойственная для него настойчивость. Все сложнее было уклоняться от его назойливых ласк. От неумелых, грубых поцелуев болели губы, неласковые руки все чаще норовили нырнуть под легкий свитерок.

Таня гнала его домой, но Вовка не только не слушался ее, но и не давал возможности уйти самой. Говорить с ним по-прежнему было неинтересно, и, если раньше Таня впадала в тоску от его возвышенной любви, то теперь все чаще ее охватывало отчаянье от его настырности, упертости и чувственной неумелости. Ах, если бы он был хоть наполовину нежен и ловок, как Патыч, она многое могла бы ему простить и, возможно, даже позволить. Но и руки, и губы его неизменно причиняли если и не боль (хотя без нее не всегда обходилось), то уж чувство омерзения непременно.

И теперь, прочувствовав на себе, как мешает жить невзаимная любовь, Таня все чаще вспоминала свое детское определение счастья. О, как она была неправа! Оказывается, не может принести счастья любовь человека, к которому ты ровным счетом ничего не испытываешь. Наоборот, от этой ненужной любви столько хлопот и неудобства. Ну чего ради она должна каждый вечер торчать в парке на скамейке с Дрибницей, терпеть его отвратительные поцелуи, без конца вытаскивать шаловливые ручки из под кофточки и слушать нудные признания в любви. Ну как еще дать понять, что не нужен он ей ни женатый, ни холостой, ни бедный, ни богатый? Ну неужели все надо говорить прямым текстом?! Но ведь она совсем не хочет его обижать, а намеков он не понимает.

— Вова, иди домой. Уже два часа ночи.

— Мой дом там, где ты.

— Нет, твой дом там, где тебя ждет жена. Иди уже. Завтра вставать рано.

— Я не хочу спать без тебя.

— Это ты должен говорить жене, а не мне. Это с ней ты должен спать.

— С ней, может, и должен, а хочу с тобой.

— Хотеть не вредно, вредно не хотеть. Мне, между прочим, тоже рано вставать. Отпусти меня!

— Нет.

— Пусти, сказала! И вообще не смей больше ко мне приходить. Иди к жене!

— Не пойду, — и Вовка в очередной раз прижался к Таниной упругой груди, зарылся в нее носом. — Никуда не пойду. И тебя не отпущу. Будем жить прямо на этой скамейке.

Таня с трудом вырвалась из его объятий:

— Все, Вова, иди домой! Я сказала — домой, к жене!

— Это раньше ты могла мне указывать. Эх, какой я был дурак! Ну скажи, зачем я тебя слушался? Не слушался бы, сейчас ты была бы моей женой, а не Любка, и нам не надо было бы прятать наше счастье под луной…

Таню передернуло от слов про наше счастье. Да уж, счастья таки полные штаны. У Вовки…

— Слушай, а что ты Любке говоришь, когда приходишь в три часа ночи?

— Говорю, в гараже был, машину починял…

— И это в медовый-то месяц? И она верит?!

— Не знаю, не спрашивал.

— А правду сказать слабо?

— Зачем ее огорчать? Ей и так скоро предстоит пережить развод. Пусть хоть немного побудет счастливой.

Люба не могла разобраться в своих чувствах. Да, она добилась цели и теперь со спокойной совестью может почивать на лаврах. Но на душе почему-то неспокойно. Не таким лакомым кусочком оказался Дрибница, как представлялось. По части денег она оказалась права — тут она попала в самую точку, недостатка в деньгах не было. Но так ли уж это здорово? В принципе, последние два года она и без Дрибницы материальных трудностей не испытывала. Тех денег, что она зарабатывала, вполне хватало и на полноценное питание, и на приличную одежду. Больших денег Дрибница ей не дает, так что материальное благосостояние она приобрела, пожалуй, лишь теоретически. Нет, он, конечно, не отказывает ей в маленьких радостях жизни: колечко там купить, браслетик, даже шубку обещал, но это когда сезон подойдет. А к большим деньгам он ее не подпускает. Может быть, купит когда-нибудь машину, но пока что явно не собирается делать столь дорогой подарок.

Но чем она заплатила за свое призрачное благосостояние? Он никогда не докладывает ей о своих планах, не ставит в известность, придет ли на обед. Да что обед, если она практически каждый день в одиночестве ужинает и ложится спать. Он ведь приходит в лучшем случае часов в двенадцать, а может заявиться и под утро. Разденется, повернется к ней филейной частью и спит. И за это счастье она сражалась пять лет?!

Еще пару раз она пыталась показать Дрибнице высший пилотаж в постели. Один раз произошло с точностью то же самое, как и в первую брачную ночь, даже слова в ее адрес полетели те же. Второй раз Люба решила застать его врасплох, спящего. И под утро, когда сон самый крепкий, тихонечко подкралась и хотела возбудить законного мужа язычком…

Крику-визгу был полный дом. Наслушалась Любаша в свой адрес много интересного. Все эпитеты, щедро обрушившиеся на ее бедную голову, крутились вокруг того, что ведет она себя как шлюха, самка похотливая и так далее. Мол, где, в каких фильмах ты насмотрелась этой мерзости, чтобы языком прикасаться к… фу, гадость какая, говорить и то противно, а ты собиралась взять ЭТО в рот?! Не иначе, как вознамерилась сделать минет, как самая дешевая проститутка, а добропорядочная женщина не может этого места даже рукой коснуться. Да как же тебе не стыдно, да как же глаза твои бесстыжие могут теперь на меня смотреть…