Сладкий привкус яда

– Таня!! – выкрикнул я. Я провел ладонью по ее лицу, нащупал теплый и влажный платок, повязанный девушке на лицо. Я не хотел давать себе надежду, но понял, что еще не имею права умирать. Я почти лег под нее, взвалил себе на плечо и с трудом поднялся на ноги. Огонь, глотнув кислорода, быстро перетек в прихожую и начинал облизывать ступени и балясины. Я шел по колено в огне. Дым, окутавший дверь, был настолько плотным, что я не сразу нашел проем. Опасаясь, как бы не вспыхнули волосы девушки, я накрыл ее голову подолом пальто и нырнул в черноту. Я съехал по двери на животе. Татьяна упала на руки дворникам, меня кто-то тащил за воротник пальто, мешая мне подняться на ноги, а я сиплым голосом орал, отталкивал от себя своего спасителя, но меня никто не слышал, и один за другим обрушивались на голову потоки воды.

Пальто тлело на мне, но я этого не замечал и не мог понять, почему все хватают меня за рукава и пытаются раздеть. Татьяну положили на скамейку, стоящую на краю аллеи, где гулял чистый южный ветер. Я стоял перед ней на коленях и осторожно развязывал узел на затылке. Платок закрывал все ее лицо, и мне казалось, что это бинтовая повязка и что под ней я не увижу привычного милого лица, а обнажатся ужасные ожоги, черные корки обуглившейся кожи, тугие волдыри. Платок был длинным, я медленно разматывал виток за витком, и жизнь во мне в эти мгновения как бы замерла. Она успела закрыть им рот и нос, подумал я. Может быть, едва почувствовав запах дыма. Лицо девушки прикрывала тонкая полоска ткани. Я взялся за ее край и, прикусив губу, приподнял. И тотчас услышал слабый стон. Она дышала!

Я потерял голову от избытка чувств. Схватил девушку за плечи, прижал к себе, неистово целуя. Я что-то кричал, я тряс ее, я ощупывал губами ее щеки, лоб, шею, каждый ее палец на руке, я умолял ее простить меня до тех пор, пока суетливые и грубые люди в белом не оттащили меня к кустам и не перенесли Татьяну в машину «Скорой помощи».

Мозги мои, наверное, сварились всмятку, и в каком-то странном полусне я долго сидел на земле, откинувшись на упругие и пружинистые ветви кустарника, глядя, как пожарная команда щедро поливает из шлангов обугленный остов дома, как синие блики от проблесковых маячков милицейских и пожарных машин разбиваются о стволы деревьев и выкрашивают лица работников усадьбы в трупный цвет.

– Стас! Стас, черт подери! Это ты? – Меня тряс за плечо Родион. Склонившись надо мной, он заглядывал мне в лицо.

– Она… умерла? – едва слышно спросил я.

– Кто? О ком ты говоришь? Где твоя куртка, козел ты безрогий! Почему ты в этом пальто?

Я не понимал, почему он так кричит на меня, какая ему разница, в чем я одет в эту дикую ночь. Родион схватил меня за грудки и посадил на лавку. Потом присел рядом, заглядывая мне в лицо.

– Ты хоть немного соображаешь или нет? – зло кричал он. – Можешь ответить на мой вопрос? – Он бил меня по щекам, не зная, что они обожжены. Мне было больно, я морщился и вяло прикрывался ладонями. Они тоже были в волдырях. – Ответь мне, почему ты в этом пальто?!

– Мы поменялись одеждой…

– С кем?!

– С ним.

– Со Столешко?! – с отчаянием воскликнул Родион.

– Да.

– Но зачем, кретин?!

– Долго объяснять.

– Дубина-а-а! – взвыл Родион, резко встал и подбоченил руки. – Ты понимаешь, что я принял его за тебя? Он обвел меня вокруг пальца, как мальчишку! Я вижу – кто-то стоит на другом берегу пруда. Я в темноте только куртку разглядел и решил, что это ты… Он, значит, знаками показывает, чтобы я не приближался, и шепчет, что Столешко только что побежал в сторону оврага. Надо, дескать, взять его в кольцо… Это просто цирк! Как мальчишку провел! Нет, я этого не переживу! Бегу с ментами в овраг, там мы, как идиоты, полчаса ползаем по земле… Это просто смешно! Это комедия! Я еще никогда так не веселился, как на этом грандиозном спектакле!

Он хохотал. В свете автомобильных фар его лаковые туфли блестели, как шерсть черной пантеры, а белоснежный шарф, нежащийся на воротнике пальто, отливал холодным лунным серебром.

Глава 53 УМЕРЕТЬ ОТ ПЕЧАЛИ

Я брел по горбатому мосту, глядя на темную воду, в которой отражались ветви деревьев, и оттого пруд напоминал покрытое сетью трещин зеркало. Рассвет был медленным и тяжелым, в котором трудно уловить момент, когда закончилась ночь и наступило утро. Клочки тумана, смешиваясь с остатками дыма, плыли над парком. В них увязали звуки, и мне казалось, что я оглох или смотрю немой черно-белый фильм.

Панин с красными от дыма и недосыпа глазами бегал по усадьбе с группой криминалистов, демонстративно отворачивался от меня, когда мы встречались, и всякий раз сквозь зубы цедил: «Никуда не уходи!», или: «Будь здесь!» Пожарные машины, кажущиеся инородными телами в бесцветном мире, перепахивая мощными колесами аллею и тропинки, покидали территорию. Серый фургон с закрывающейся на засов задней дверью увез труп Мухина. На двух «Скорых» в больницу отправили врача Герасимова с пулевым ранением в живот и охранника с обожженным кислотой лицом. Филя поехал в отделение милиции на «шестерке» из дорожно-постовой службы – на переднем сиденье, без наручников. Остальным служащим разрешили разойтись по своим домам.

Но никто не расходился. Усадьба наполнилась призраками людей и лошадей.

Конюшни, дом Родиона и дом управляющего сгорели дотла. От грота остался фундамент и надстройка с арками, потому что были выложены из кирпича. Часовня вспыхнула последней, когда первая пожарная машина уже въехала на территорию, и ее удалось потушить. Сгорели только соломенная крыша и частично стропила.

Я дошел до главных ворот. На круге ветер скручивал в спираль пыль, поднимал в воздух рваные полиэтиленовые пакеты и бумажные обрывки. На автобусной остановке, вокруг нее и далеко за ее пределами стояли люди. Казалось, все они ждут автобуса, ждут уже не меньше недели; народ все прибывает, а автобуса нет, но никто не ропщет, не скандалит и не уходит. «Когда они успели проснуться и прийти сюда?» – думал я, глядя на кепки, платки, телогрейки, розовые щеки и выцветшие до небесной голубизны глаза. Никогда в жизни на меня не смотрело столько человек одновременно. Я сел на парапет ограды, поднял воротник пальто, натянул на уши шляпу. По толпе прошла волна оживления. На круг выехал «Понтиак», развернулся и стал сдавать задним ходом к воротам. Из усадьбы, опираясь на руку Леды, вышел князь. Он был в шароварах, сапогах и в той же косоворотке. На плечи накинута норковая шуба. Лицо бледное, но взгляд властный и жестокий. Медленная и осторожная походка выдавала его слабость. Глядя сквозь толпу, словно это был частокол деревьев, князь подошел к машине, поставил на ступеньку ногу, но вдруг обернулся.

– Вы этого хотели? – спросил он и громче повторил: – Вы этого хотели?!

Те, кто был рядом с машиной, зашевелились, ожили, стали оправдываться, перебивая друг друга:

– Да я пока с двумя ведрами прибежал…

– У меня стоит мешок с песком, да кобылы нет, хочь на себе тащи…

– Прости нас, Николаич, бес попутал…

– Мы все заново отстроим, вот те крест…

– Простите, бога ради, Святослав Николаевич… – Старуха в белом платке, низкорослая, сухонькая, как плетень на заброшенном огороде, подошла к князю и протянула ему корзинку с крашеными яйцами.

– Возьмите к Пасхе яички. Только освятить их не забудьте.

И тут остальных как прорвало. Люди окружили машину и стали предлагать то картошку, то лук, то парную свинину, то молоко.

«Понтиак» тронулся с места. Безостановочно сигналя, машина продвигалась вперед, словно катер через буруны к далекому берегу.

* * *

Князь умер на следующий день после Пасхи. Тихо и легко. Проснулся утром, попросил у сиделки воды, попил и уснул снова, на этот раз уже навсегда. Его похоронили рядом с церковью, далеко от усадьбы.

Родион еще недолго пожил в Араповом Поле, продал свой дом и вместе с Ледой вернулся в США, где опять занялся фильмом о своем сольном восхождении на высочайшие вершины мира. Переуступать аренду усадьбы он никому не стал. Собственно, никто его об этом и не просил. Какие-то совестливые мужики пытались отстроить заново грот и конюшни, поставили фундамент, даже обвязку сложили кое-где, но очень скоро их энтузиазм исчерпался. Сильно подорожали стройматериалы, и строительные работы затихли. Некоторое время в хозяйском доме жили беженцы с Северного Кавказа, потом и они пропали, и опустевший дом как-то ночью сожгли пьяные подростки. Над Гонзой и Герасимовым, который, к несчастью, выжил, состоялся суд. Адвокаты отбили все пункты обвинения против них, кроме покушения на убийство, то есть удалось доказать, что они пытались меня убить. Оба получили по два года условно и были освобождены из-под стражи прямо в зале суда.