Сладостная горечь

– О, кое-кто из узколобых собирается его отчислить оттуда.

– Майк, – раздельно спросила Венеция, – по-твоему, это узколобость – презирать того, кто оставляет чудесную жену – а я, кстати, знаю ее, такие встречаются на миллион одна – с тремя маленькими детьми в тот момент, когда они больше всего в нем нуждаются? К тому же, сыновьями.

И все ради пустышки, Вики Дорн, у которой ничего нет, кроме роскошной пары ног!

– Дорогая, – нахмурился Майк, – ты устанавливаешь прямо какие-то монастырские правила поведения.

Эмоции, долго сдерживаемые Венецией, наконец, выплеснулись наружу:

– Не издевайся над этим, Майк. Мы просто говорим на разных языках. Я привыкла общаться с людьми совершенно другого сорта. Ты можешь любить тех, кто постоянно меняет жен и мужей, никогда не платит по счетам и считает это за доблесть. Но я не такая, как они. И не собираюсь меняться.

Она заметила, как краска прилила к его лицу, и поняла, что муж не на шутку разгневан. Ну и пусть! Тем же решительным тоном она продолжала:

– Ты совершенно прав, говоря, что Мейбл не место среди этого сброда. Таким образом, я забираю назад свое предложение. Пожалуйста, не протестуй. Я тоже отказываюсь от этой компании.

– Понятно, – мрачно произнес Майк. – Стало быть, если мои старые друзья недостаточно хороши для тебя и твоей дочери, я лишаюсь удовольствия покататься с ними на лыжах.

– Не будь смешным! – воскликнула Венеция. – Никакие они тебе не друзья, и ты сам прекрасно знаешь это.

– Моя дорогая Венеция, позволь мне самому решать. Когда я женился на тебе, я не предполагал… я не хочу, чтобы моя жена диктовала мне, с кем я должен знаться, а с кем – нет, или куда я могу ехать, а куда не могу.

Венеция побелела, как полотно. Прежде ничего подобного она не слышала. Она стояла ошеломленная, объятая страхом. Слова, сказанные в сердцах, не всегда легко забываются. И очарование их любви может оказаться под угрозой.

Она сделала над собой усилие, стараясь сохранять благоразумие.

– Майк, я ничего не хочу диктовать тебе… поверь, честное слово. И нет смысла смешивать наших друзей таким образом. Но, безусловно, женщину вроде Моники Теллевер и мужчину вроде майора Гантера не приняли бы во многих домах.

– Викторианская болтовня, моя дорогая.

– Пусть так. Значит, я викторианка, и горжусь этим.

– Послушай, Венеция, не будь ребенком. Ты всегда охотно принимала массу людей и у тебя широкие взгляды. В чем сейчас дело?

– В том, что мои взгляды широки до определенной степени. И я не хочу знать твоих друзей, вот и все.

– Ты уверена, что это не объясняется материнским беспокойством за маленькую Мейбл? – прищурясь, спросил он.

Венеция снова вспыхнула и голосом, полным сарказма, ответила:

– Ее тоже нельзя сбрасывать со счетов.

– Я всегда знал, что этот ребенок будет обузой, – бросил Майк, садясь на диван.

– Как ты смеешь! – воскликнула Венеция, гневно сверкая глазами.

– О, перестань, дорогая. Не спускай на меня собак. Со мной это не пройдет.

– Как ты смеешь, – повторила она, – называть мою дочь обузой? Она этого не заслуживает. Нельзя быть таким грубым и злым.

– Извини, если обидел тебя, – сказал он, отводя глаза.

Он больше, чем обидел, подумала она. Он уничтожил нечто, что было мило и дорого моему сердцу.

– Майк, – тихо проговорила она, – ради Бога, давай не будем так говорить… это ужасно.

– Сама начала. Ты оскорбила моих друзей.

– Их можно оскорбить?

– Ну вот, опять за старое, – сказал он, взмахивая рукой.

– Эта женщина, Моника Теллевер, для тебя значит больше, чем мой ребенок? – спросила Венеция, – Этого я не говорил.

– Все же ты обидел меня и назвал мою дочь обузой лишь потому, что я не принимаю приглашения леди Теллевер.

– Видишь ли, с твоей стороны довольно неучтиво с ходу отвергать приглашение, когда тебе прекрасно известно, как мне хочется поехать.

Она уставилась на него, не веря своим глазам; его себялюбие не знало границ.

– Проклятье! – зло пробормотал он. – Как знаешь. Я напишу ей и скажу, что все отменяется.

– Ты всегда можешь поехать один, если хочешь, – сказала Венеция, взяла книгу, лежавшую на столе, и направилась к двери. Ее трясло. Она была шокирована тем, как быстро пустяковое недоразумение переросло в перебранку. Да, в самую настоящую перебранку… бессмысленную, полную ненависти ссору между двумя людьми, которые отказываются понимать один другого и пытаются «достать» оппонента бесплодными упреками.

Майк встал. С одной стороны, он был взбешен тем, что Венеция отвергла его план отдыха в горах. С другой, у него и в мыслях не было огорчать ее. По-своему он продолжал любить ее и не хотел терять. Он поспешно бросился за женой и взял ее за руки.

– Послушай, дорогая, подожди… Не убегай в таком состоянии. Прости, если я сказал что-то для тебя оскорбительное… пожалуйста! Это все из-за Сент-Морица. Уверяю тебя.

Она молча посмотрела на мужа. Чем дольше она жила с Манком, тем все больше удивлялась его необычайной незрелости. То, что он рисковал потерять ее расположение, пренебрежительно отозвавшись о Мейбл из-за того, что она не согласилась ехать в Сент-Мориц, казалось ей чудовищным и вместе с тем, достойным жалости. Она тряхнула головой, слушая этот ласковый и умоляющий голос.

– Не уходи. Давай поговорим, дорогая, не будем ссориться. Мне в самом деле наплевать на эту Монику, и если не хочешь, то не будем приглашать ни ее, ни Гантера.

Слишком поздно, подумала она. Он сделал ей больно, и даже ни о чем не догадывается.

– Давай поговорим, – простительным тоном продолжал Майк. – Не сердись на меня.

Венеция была непреклонна. Он обнял ее и попытался поцеловать, но она уклонилась от его губ, сказав:

– Меня огорчило то, как ты отозвался о Мейбл. Прошлым летом она так старалась держаться от тебя подальше. Я не думаю, что она вообще как-то вмешивается в твою жизнь, и потом тебе нравилось с ней шутить и кататься на лошадях. Я не понимаю, за что ты невзлюбил ее.

– Да люблю я ее, люблю, – с тревогой произнес Майк, видя, как глубоко обижена Венеция. – Она маленькая милая девочка и, конечно, она мне нравится. Все дело, наверное в том, что я хочу, чтобы ты принадлежала только мне одному. Боюсь, из меня плохой отчим… я не тот… ты понимаешь?

Она понимала. Она понимала это еще до того, как вышла за него замуж. Ее предупреждали и мать Джефри, и Герман, и Барбара, что дочь может оказаться препятствием в их совместной жизни, но, охваченная безумной страстью к этому веселому и молодому мужчине, она, подобно страусу, зарыла голову в песок, твердя, что все будет хорошо, что она сумеет обойти любое препятствие.