Сладострастие бытия (сборник)

Кармела тут же вспомнила про гондолу и все поняла… Ей стало ясно, что графиня живет событиями, имевшими место раньше, что письмо это было написано до того. Она услышала:

– «Разве что за это стал бы платить Тейфик. Но в этом он мне с садизмом отказывает. Я оскорбляю его по нескольку часов кряду…»

Санциани сняла очки, пристально посмотрела на Кармелу и повторила, выделяя интонацией каждое слово:

– «Я оскорбляю его по нескольку часов кряду…»

Потом, после небольшой паузы, продолжила:

– «Я говорю ему, за что именно я его презираю. – Она повысила тон. – Он ничего на это не отвечает. Он смотрит на меня из-под своих длинных ресниц, даже не давая себе труда поднять веки. Я думаю, он испытывает гнусное удовольствие оттого, что я выкрикиваю ему в лицо гадости о его развратности, о его подлости, о его половом бессилии. Будто все, что я говорю, не его недостатки, а касается только меня. Потом он встает и начинает чистить свою трубку. Да! Почему же я продолжаю оставаться с ним? Чтобы иметь хотя бы одного зрителя… Ты слышишь, Тейфик? Мне нужен зритель, вот и все… Им может быть слуга, собака, кто угодно, лишь бы у него были глаза! Мне мало того, что я еще живу, мне надо, чтобы кто-нибудь видел, как именно я живу. Я не могу без публики. Мне уже часто случалось чувствовать себя так, как чувствуют старые актрисы, снимающие грим в своей уборной после прощального представления. Я смотрю на себя и думаю: „Неправда, это не я“. Я не принимала и никогда не приму это чудовищное предательство, которое совершает стареющее тело по отношению к остающейся юной душе. Бывают моменты, когда я чувствую себя восемнадцатилетней девушкой и когда мне кажется, что все, что было со мной в прожитой жизни, всего-навсего сон о будущем, набор снов, и что ничего этого на самом деле еще не было. Бывают моменты, Лидия, когда я чувствую, что схожу с ума…»

Санциани прервала чтение, взяла лежавшую у края чернильницы ручку и принялась быстрыми движениями вымарывать последнюю фразу. Вскоре прочесть то, что было написано, стало уже невозможно. Затем она снова заговорила, но при этом глядела в письмо таким отсутствующим взглядом, что было трудно понять, действительно ли она читала его:

– «Время – это всего лишь условность, нечто вроде книги для слепых, в которой пальцы должны нащупать один знак, чтобы перейти к следующему. Прошлого не существует, будущего нет. Мы постоянно пребываем одновременно в возрасте шести лет, двадцати лет и семидесяти лет. Все карты спрятаны в рукаве! Когда я думаю обо всем этом, то испытываю нечто вроде озарения, а потом меня вдруг охватывает ужасное чувство одиночества. И тогда мне кажется, что в мире нет никого, кроме меня, и мне хочется умереть. Мистикам повезло, они могут уйти в созерцание Бога. Ты видишь, до чего я дошла. Пожалей меня, дорогая. Целую тебя».

Санциани надолго замолчала. В голове же Кармелы продолжали звучать отдельные непонятные ей слова: опиум, казино, баккара. Как женщина, познавшая все эти великолепные или же запретные вещи, могла быть столь несчастна не только теперь, но и в то время, когда у нее все это еще было? Кармела представила себе, как Санциани, сверкая драгоценностями, одетая в шелка и кружева, спускается по мраморным ступеням и входит в ярко освещенный зал мимо шеренги склонившихся в почтительном поклоне слуг…

Она встала и на цыпочках пошла к двери.

– Деточка, тебе не трудно будет отправить это письмо? – сказала Санциани, протягивая ей только что заклеенный конверт.

Выйдя в коридор, Кармела прочитала адрес: «Герцогине де Сальвимонте. Отель „Даниели“. Венеция».

Спустившись вниз, она положила письмо перед портье.

– А деньги на марку она тебе дала? – спросил тот. – Нет? Тогда я отсылать его не стану. Я же сказал: кончено, больше не заплачу ни гроша.

– Ну, одну марку…

Просила она напрасно.

– Пойди и попроси у нее двадцать лир.

Кармела подумала: «А может быть, их у нее нет». Вытащив из кармана мелкие измятые бумажки по одной и две лиры, она отсчитала нужную сумму.

– Держите, наклейте марку, – сказала она. – Мне она эту сумму возместит.

И при этом подумала, не стоило ли вскрыть конверт и написать этой герцогине: «Мадам, у Вашей подруги нет больше денег, но она не решается Вам об этом сказать…»

Опустив письмо в почтовый ящик отеля, консьерж с издевкой спросил:

– А ты уверена, что письмо адресовано живому человеку?

Многие ее письма уже возвращались с отметкой «Адресат умер».

Кармела поднялась на свой этаж и вошла в номер Санциани.

– Синьора графиня, ваше письмо отправлено, – сказала она с успокоительной улыбкой.

Санциани не ответила. Она продолжала сидеть за столом с выпрямленной спиной и бесстрастным лицом и медленно пододвигала к себе воображаемые предметы, которые якобы высыпались из коробки и которые она по прошествии некоторого времени решила положить на место.

Она при этом шептала:

– Девять… девять… на картах… семь… баккара… тем хуже…

Она отодвинула вправо от себя эту воображаемую коробку.

«Что это она делает?» – подумала Кармела.

Санциани начала постукивать пальцами по краю стола, произнося шепотом: «Принимаю». Затем взяла в руки воображаемые предметы, которые придвинул к ней невидимый партнер.

Лицо ее было еще более бледным, еще более бесстрастным, чем обычно. Но под столом колено ее угрожающе подрагивало всякий раз, когда она повторяла: «Принимаю».

– Нет, месье, сожалею, но я ни с кем не делю мой риск, – вдруг произнесла она. – Этой руке не будет везти постоянно… Принимаю!

Кармела подошла поближе, стараясь понять, в чем было дело.

Санциани кивнула ей:

– Что вы сказали?

– Я отправила ваше письмо, синьора графиня, – ответила девушка.

Санциани резко поднялась, откинув при этом стул.

– Что? Только что арестовали Тейфика Хальфази?! – произнесла она вполголоса.

Удивление и гнев оживили ее взгляд. Правое колено ее начало дрожать, и ей пришлось на секунду опереться о стол.

– И он выбрал время для этого как раз тогда, когда я проиграла четыреста тысяч франков!

Она сделала движение, будто сорвала с шеи что-то и бросила это на стол перед собой.

– Продолжайте без меня, господа! – величественно сказала она.

Потом, уже уходя, она, испытывая угрызения совести, сняла с запястья давно исчезнувший браслет и с улыбкой сказала:

– Для персонала.

Глава IX

Целую неделю Лукреция Санциани, сидя у балконной двери, таскала за собой молодую горничную по всей Европе в воображаемом турне. Она свела Кармелу с ума, как сводила с ума портье самых шикарных гостиниц пяти столиц своими требованиями, тридцатью чемоданами, неожиданными моментальными отъездами первым же поездом, первым пароходом в бегстве от самой себя. И постоянно к самой себе возвращаясь.

Едва она входила в новую комнату своего прошлого, как встречала там изображение, которое, казалось, прибыло туда заранее и поджидало ее в зеркалах. Это было изображение женщины в возрасте от пятидесяти до шестидесяти лет, которое было еще слишком красивым для того, чтобы от него отказываться, но уже и слишком старым, чтобы им гордиться. Еще не были распакованы чемоданы, как средь новых стен и новых красок она узнавала свои страхи и свои муки. Бесконечные сны, позолоченные радости, неожиданное чудо, за которым она жадно охотилась в последний раз, куда-то исчезали при ее приближении. Казалось, она всякий раз опаздывала на свидание со счастьем или же какое-то проклятие гнало прочь это счастье, едва она к нему приближалась. Ее надежды натыкались на бесполезные пейзажи, блуждали среди величественных зданий, гасли с волной у берега. Мир лишался прикрас. Другие люди любили друг друга на этих пропитанных ароматом пляжах, открывали для себя античные монументы или же упивались своей преходящей славой в сиянии люстр. Но для нее спектакль был сыгран до конца и мир опустел.