Сластена
Шрифт:
— Две тысячи в год.
— Как долго…
— Два года. Подлежит возобновлению.
— Боже мой! Да как же он от такого откажется?
— Откажется, потому что совершенная незнакомка будет сидеть у него на коленях и облизывать его языком. Будь сдержаннее. Пусть он сам сделает первый шаг. Фонд заинтересован, рассматривает его кандидатуру, но есть и много других кандидатов, каковы его творческие планы и так далее.
— Отлично. Буду изображать из себя недотрогу. Потом отдам ему все.
Макс откинулся на стуле, сложил руки на груди и уставился в потолок.
— Сирина, я не хотел тебя обидеть. Честно, я не знаю, за что уволили Шиллинг,
Он собирался сказать мне то, что я и так подозревала, что он — гомосексуалист. Теперь устыдилась я. Я не собиралась выдавливать из него признание.
— Я рассказываю тебе об этом, потому что мы добрые друзья.
— Да.
— Но прошу тебя не выносить это за пределы моего кабинета.
— Нет!
— Я помолвлен и собираюсь жениться.
Мне потребовалась доля секунды, чтобы совладать со своими чувствами, но он, наверное, успел заметить мое смятение.
— Господи, Макс, да это же замечательно! Кто же…
— Она не из «пятерки». Рут — врач в больнице Гая [17] . Наши семьи всегда были очень близки.
— Женитьба по сговору! — не сдержалась я.
Макс только смущенно рассмеялся и, может быть, чуть покраснел, сложно было сказать в желтоватом свете. Так что не исключено, что я оказалась права, и родители, выбравшие ему колледж и не позволившие ему работать руками, выбрали ему и жену. Вспомнив о его уязвимости, я вдруг ощутила горечь. Я проиграла. Немедленно накатила жалость к себе. Люди говорили мне, что я красива, и я им верила. Мне следовало бы плыть по жизни, пользуясь всеми привилегиями, которые женщине дарует красота, безжалостно бросая мужчин на каждом шагу. Вместо этого они меня оставляли. Или умирали. Или женились.
17
Большая клиническая больница в центре Лондона, основанная в 1721 году.
— Я счел своей обязанностью сказать тебе.
— Конечно. Спасибо.
— Мы объявим о помолвке не раньше, чем через пару месяцев.
— Само собой разумеется.
Макс быстро собрал в стопочку лежавшие перед ним бумаги. С гадким делом покончено — можно вернуться к заданию.
— Все-таки, что ты думаешь о его рассказах? Взять хотя бы тот, о братьях-близнецах.
— По-моему, отлично.
— А по-моему, ужасно. Атеист знает Библию назубок — невероятно. И переодевшись викарием, читает проповедь!
— Братская любовь.
— Да он неспособен на любовь. Он — невежа и слабак. Не понимаю, почему читатель должен ему сопереживать или задумываться о его судьбе.
У меня создавалось впечатление, что мы говорим о Хейли, а не об Эдмунде Альфредесе. В интонациях Макса угадывалось напряжение. Мне показалось, что я вызвала в нем ревность.
— Мне он показался очень привлекательным. Умный, блестящий оратор, озорник, готов идти на риск. Не чета этой — как ее? — Джин.
— В нее я вообще не мог поверить. Роковые женщины, склонные к разрушению, — это плод воображения мужчин определенного типа.
— Каков же этот тип?
— А кто его знает? Мазохисты. Люди с комплексом вины. Ненавидящие себя. Может, ты сама мне расскажешь, вернувшись.
Макс встал, давая понять, что встреча окончена. Я не знала, сердится ли он. Уж не думалось ли ему, в силу некоей
извращенной логики, что он вынужден жениться из-за меня? Или же он злился на самого себя? Или его обидело мое замечание о браке по сговору?— Ты правда думаешь, что Хейли нам не подходит?
— Это епархия Наттинга. Странно другое: то, что тебя посылают в Брайтон. Обычно мы не участвуем в этом сами. Логично было бы послать кого-нибудь из фонда, действуя опосредованно. Кроме того, мне кажется, что все это дело, хм, не мое…
Он стоял, опершись о стол кончиками пальцев, и будто указывал мне на дверь легким наклоном головы. Вышвырнуть меня из кабинета с наименьшими усилиями. Но мне не хотелось заканчивать разговор.
— Есть еще кое-что, Макс. Ты единственный, кому я могу об этом сказать. Мне кажется, что за мной следят.
— Правда? Приличное достижение для твоего должностного уровня.
Я проигнорировала насмешку.
— Я говорю не о руке Москвы. Наверное, это служба внутренней безопасности. Кто-то был в моей комнате.
После последней встречи с Шерли я внимательно оглядывалась по пути домой, но не замечала ничего подозрительного. Однако я не знала, кого искать, как обнаружить «хвост». Нас этому не учили. Я имела об этом отдаленное представление из кинофильмов. Несколько раз, резко обернувшись, я шла обратно по улице и вглядывалась в сотни лиц спешащих горожан. Несколько раз входила в поезд метро и немедленно выходила из вагона. Единственным результатом становилось то, что я удлиняла свой путь в Камден.
И все же я добилась цели. Макс снова сел за стол, разговор возобновился. Его лицо стало жестким, он теперь выглядел старше.
— Откуда ты знаешь?
— Ну, понимаешь, какие-то вещи в моей комнате лежат не на местах. Ищейки, должно быть, не слишком аккуратны.
Он пристально глядел на меня. Я чувствовала, что выгляжу дурой.
— Сирина, остерегись. Если ты делаешь вид, что знаешь больше, чем на самом деле, если ты притворяешься, будто тебе доступно знание, несоразмерное с тремя месяцами работы в канцелярии, то ты производишь на всех ложное впечатление. После «кембриджской тройки» и Джорджа Блейка люди все еще нервничают и несколько деморализованы. Они склонны к слишком поспешным выводам. Так что перестань вести себя так, будто ты знаешь больше, чем тебе положено. За тобой начнут следить. По существу, в этом и состоит твоя проблема.
— Это догадка или утверждение?
— Дружеский совет.
— Значит, за мной действительно следят.
— Я здесь относительно мелкая сошка. Я бы узнал об этом в последнюю очередь. Люди видели нас вместе…
— Ну, это больше не повторится, Макс. Может быть, наша дружба вредила твоей карьере.
Это было низко. Я с трудом признавалась себе в том, насколько меня огорчила новость о его помолвке. Его самообладание меня бесило. Мне хотелось вывести его из себя, наказать его. Мне это удалось. Он снова вскочил, заметно дрожа:
— Неужто все женщины не способны разделять профессиональную и частную жизнь? Сирина, я пытаюсь тебе помочь. А ты не слушаешь. Выражусь по-другому. В нашей работе граница между воображаемым и действительным может оказаться размыта. По правде говоря, эта граница — большая серая зона, в которой легко заблудиться. Вообразишь себе что-то, а это и окажется реальностью. Призраки оживают. Я понятно говорю?
Не очень. Я уже и сама стояла, готовясь резко ему возразить, но он не собирался меня слушать. Прежде чем я успела раскрыть рот, он тихо сказал: