Слава, любовь и скандалы

Но она не увидела тех перемен, что произошли в ней после смерти Тедди. Ей и в голову не приходило, что горе, с которым она успела сжиться, может заметить посторонний по горькому выражению глаз, чей взгляд устремлялся вдруг в неизвестные дали.

Ее деловой стиль, никогда не отличавшийся мягкостью, стал еще более жестким, и теперь Маги чаще выходила из себя. Новые помощницы в агентстве знали, что им следует должным образом обосновывать любые свои решения, чтобы Большой Босс оставался справедливым и рассудительным. Большинство манекенщиц по-настоящему ее боялись. Маги об этом знала. Порой это ее огорчало, порой забавляло, но она считала, что расслабляться им совершенно незачем, а значит, все нормально.

— Так похожа я на бабушку или нет? — повторила Маги свой вопрос.

— Ты никогда не будешь выглядеть как бабушка, — ответил Дарси. Он не замечал в ней никаких перемен. Золотисто-зеленые глаза Маги, покорившие его когда-то, не утратили своей власти над ним. Она оставалась все той же великолепной женщиной, с которой он познакомился когда-то у Лалли Лонгбридж. Но он так и не смог понять ее до конца.

Их многолетняя связь раздражала многих. Если эти двое так близки, так преданы друг другу, то почему бы им попросту не пожениться, как всем нормальным людям? «Потому что мы не такие, как все», — мог бы ответить им Дарси, если бы кто-то осмелился прямо задать ему подобный вопрос. Он не сомневался, что Маги отдает ему все, что может отдать мужчине.

Маги коротко взглянула на него. Нет, Дарси не солгал ей. Он прямо ответил на ее вопрос, и этот его пронизывающий взгляд… Именно он привлек ее много лет назад. Лицо Дарси стало еще более утонченным с возрастом, его черты не смягчились, волосы заметно поседели, рот приобрел властное выражение. Маги с любовью коснулась его руки. Как она оказалась права, что так и не вышла за него замуж.

Позади них с грохотом обрушились книги. Маги и Дарси одновременно подскочили и оглянулись. К ним, переваливаясь на толстеньких ножках, не очень уверенно шла Фов, широко растопырив руки, чтобы не упасть. На ее лице сияло блаженное выражение.

— Панда! — крикнул маленький пешеход, направляясь к Дарси, который, сам того не ожидая, помог малышке выбраться из манежа-тюрьмы. — Лезла на панду!

Венеция, Лондон, Александрия, Осло, Будапешт — все эти города ни к черту не годились. И страны оказались ничуть не лучше. Швейцария, Испания, Гватемала. На островах — тесно. Иския, греческие Киклады, Фиджи. Нигде не нашел он того, что просила его душа. И наконец Жюльен Мистраль понял, что должен вернуться домой.

За три года после смерти Тедди он не написал ни одной картины, не сделал ни единого наброска, лишь безудержно пил, везде, где задерживался на день, на неделю, на месяц. Иногда Мистраль останавливался в отеле и выезжал оттуда через час, не объясняя причины. В некоторых городах он оставался надолго, хотя пейзаж уже потерял для него прелесть новизны, но его привлекала неподвижность камня, так непохожая на его метания. И вот он слишком устал, чтобы двигаться вперед. Теперь Мистраль мог только вернуться. Фелис — лучшее место из тех, что он повидал.

Когда Мистраль подъехал к «Турелло», ворота фермы оказались закрытыми. Он остановил машину на лужайке и не стал сигналить или звонить, чтобы ему открыли. Было время второго завтрака, и вся прислуга, должно быть, собралась на кухне. Мистралю хотелось избежать момента встречи. Он двинулся по почти заросшей, всеми забытой тропинке в обход фермы, вдоль высокой ограды, пока не оказался у низкой двери, ведущей в его мастерскую. От этой двери был только один ключ, и он по-прежнему лежал в его кармане. Только этот ключ он взял с собой, когда отправился на встречу с Тедди в Авиньон четыре года тому назад.

Мистраль открыл дверь и вошел. В мастерской было темно, лишь несколько солнечных лучей пробивались сквозь шторы, закрывавшие стеклянный потолок. Мистраль дернул за шнур, плотная ткань ушла в сторону, и в мастерскую хлынул поток полуденного света. После его отъезда никто ни до чего не дотрагивался. Чистый холст, возле которого он позировал фотографу вместе с Тедди, все так же стоял на мольберте. На старом столе лежала палитра с засохшими красками.

Он медленно огляделся. На стенах тесно висели картины, заставившие тогда всю группу из «Моды» потерять дар речи. Мистраль долго рассматривал их и вдруг понял, что всегда писал то, что он чувствовал в ту минуту, когда смотрел. Картины стали визуальным эквивалентом его чувств. Не мысли на полотне, но движения души.

Это внезапное озарение принесло ему первые минуты покоя с той самой минуты, когда он опустился на колени на палубу «Барона» и понял, что Тедди оставила его. Картины стали доказательством того, что Жюльен Мистраль жил, чувствовал, любил. Он покачнулся, сломленный усталостью и ужасом. Мистраль передвигался по миру последние три года под страхом того, что если позволить чувствам вырваться на волю, то за ними придет боль настолько страшная, что он покончит с собой, только бы избавиться от нее.

В углу мастерской стояло старое кожаное кресло. Его сделали много лет назад для владельца табачной плантации на Мартинике, и в нем скрывалось хитрое устройство, позволяющее человеку откинуться и вытянуться во весь рост. Мистраль опустился в него и с облегчением вздохнул. Через несколько минут он крепко спал.

Вскоре Кейт вышла во внутренний двор, чтобы поплавать в бассейне. Она заметила, что штора, прикрывающая стеклянный потолок мастерской, отодвинута. Но четыре года ее никто не трогал! Либо штора упала, либо в студии Мистраля побывал вандал или вор, пробравшийся через заднюю дверь. Неслышно ступая, Кейт подошла к студии и заглянула сквозь неплотно прикрытые ставни. Ей удалось увидеть только крупную мужскую руку, свисающую с подлокотника кресла. Кейт немедленно развернулась и отправилась на кухню.

— Марта, скажите кухарке, чтобы к ужину она зарезала еще одну курицу, — приказала Кейт. — Пусть садовник принесет еще латука, помидоров и винограда. А вы отправляйтесь в спальню месье и застелите постель. Проверьте, чтобы нигде не было пыли, повесьте полотенца в ванной, положите мыло… Почему вы так на меня смотрите?

— Вы мне не говорили, что ждете гостя, мадам, — с достоинством ответила Марта Полиссон. Она ненавидела спешку и суету.

— Месье вернулся.

— О мадам!

— Ничего удивительного, — холодно парировала Кейт. Она поспешно отвернулась, чтобы Марта не увидела ее торжествующей улыбки. — Я ждала его.

Однажды весенним вечером, четыре года спустя, в 1961-м, когда Маги одевалась к ужину, в ее спальню без стука ворвалась Фов. Маги резко повернулась, собираясь отчитать девочку, но суровые слова застыли на ее губах, когда она увидела свою внучку.

Фов было почти восемь. Ее одежда, как всегда после прогулки в парке, оказалась порванной, коленки ободранными, на туфлях лежал плотный слой пыли, кофточка выбилась из-под пояса юбки, один карман на которой был вырван с мясом. Что ж, на этот раз хотя бы без синяка под глазом, с облегчением вздохнула Маги, да и нос не разбит. Фов, как жаловались мальчишки-одноклассники, дралась «не как девчонка». Она уже успела поколотить их всех по очереди, но они все равно не оставляли ее в покое. Одноклассников неудержимо тянуло к ней, и они проявляли свою симпатию, как и положено восьмилеткам — тумаками и поддразниваниями.

Внучка Маги отличалась особенной, какой-то тревожной красотой. Ее всегда переполняла энергия, эмоции бушевали в ней с ураганной силой. Ее волосы из морковных превратились в рыжие, но ни один художник не смог бы подобрать точного названия для этих непокорных тугих завитков, где почти розовые пряди соседствовали с бронзовыми, а медные с золотистыми. Светло-серая радужка лучистых глаз была обведена более темной каймой. Если Фов была серьезной, то ее взгляд становился суровым и немного высокомерным. Когда Маги заглядывала внучке в глаза, то ей казалось, что туманная дымка чуть рассеивается, но только для того, чтобы открыть следующий слой тумана, еще более насыщенный и глубокий. Но сейчас глаза Фов сияли так ярко, что Маги решила: внучка на грани истерики.