Славные ребята

Навстречу Марку взволнованно шагнул Ален, робкий, даже какой-то неловкий.

— Уже поздно, а я вас беспокою…

— Да нет, пустяки… Что случилось?

— Я звонил в Париж… к своим… Я давно об этом подумывал.

Звонил так звонил, Марку-то что до этого?

— Говорил с мамой, а потом с младшей сестренкой. Ей сегодня исполнилось тринадцать. Но я-то позвонил совсем случайно именно в этот день. Если бы вы спросили, когда день ее рождения, я бы не ответил. И все-таки это не случайно.

— Они рады были?

Он тут же поставил себя на место родителей.

— Мама сказала, чтобы я немедленно возвращался домой, чтобы дал им свой адрес, и они вышлют мне денег. Доротея, та только одно твердила: «Когда вернешься? Без тебя в доме ужасно скучно стало». Чувствуете разницу: с одной стороны власть, которая тут же берет свои права, а с другой — нежность, призыв.

— А ваш отец? Как он к этому отнесся?

Почему-то сейчас он не мог говорить Алену «ты».

— Ну, мой отец, как вы выражаетесь…

— Что, его не было дома?

— Нет, был, но я не хочу о нем говорить.

— Почему же?

— Во-первых, он мне не отец. Правда, он меня воспитал, но, по-моему, просто из чувства долга.

— О чем это вы?

— Я дитя любви, неужели не поняли? Заметьте, что само по себе это не так уж плохо, но все-таки как-то неприятно не знать, какая физиономия у твоего родного папаши… Ломаешь себе голову, и все зря.

— Это вам ваша мать рассказала?

— Еще чего… если бы вы ее знали… Мать была беременна. По моему мнению, здесь ничего позорного нет, наоборот, но тот, должно быть, ее бросил… При таком характере, как у нее, — не удивительно, что тот тип смылся. А так как ей не хватило мужества скрыть или взять на себя последствия своей «ошибки» — кажется, это так называется, — она вышла за первого попавшегося зануду, который согласился идти к венцу. Было ему что известно или нет, я не знаю. Как всегда и везде, вопрос был улажен с помощью монеты. Таким образом, я, еще не появившись на свет божий, был продан или куплен. Словом, стал объектом торговой сделки.

— Откуда вы это узнали? И так ли еще это на самом деле. Надо сначала убедиться…

— Головоломка была решена путем умозаключения.

— … убедиться в том, что это правда. Обычно все это очень непросто.

— Такова истина, и это моя истина. Обе они совпадают. А папаша Демезон может хоть загнуться, плакать о нем не собираюсь.

— Какой папаша Демезон?

— Да так называемый мой отец, тот, кто дал мне свое имя.

— Зачем же так говорить о человеке, который вас вырастил, даже если он вам и не родной отец?

Ален пожал плечами.

— Ага! Классовая и возрастная солидарность, считайте как хотите.

Помолчав, Марк снова заговорил:

— И вы вернетесь?

— Подумывал. К чему скрывать, я разволновался, услышав голос мамы, но именно это-то и отбило у меня всякую охоту возвращаться домой. Заранее знаю, как все будет: пир по поводу возвращения блудного сына, потом нравоучения, завинчивание гаек и полное молчание… Покорно благодарю. Вот разве только чтобы спасти Доротею, пока они ее еще окончательно не испортили.

— Не надо преувеличивать!

— Если даже закрывать глаза на опасность, она все равно никуда не денется. Вот теперь все время твердят о загрязнении атмосферы. А в загрязнение человеческого «я» вы, значит, не верите? Здесь мы живем сообща, не желаем ничем владеть, никого уничтожать. Не сумасшедшие ли мы в самом деле, счастья мы не ищем. И ищем мы только возможности не делать зла, не отягощать свою совесть. А главное не иметь чистой совести, наделав зла. Хотим быть честными.

— Но при случае вы и поворовываете.

— Да, воруем, но только вещи… Мы этого не скрываем, это же пустяки, зато мы никогда не лжем, а это самое, самое основное…

— Вы как-то мне сами сказали, что не отличаете ложь от правды.

— Я говорил о вашей так называемой правде, а она сплошное надувательство, утаивание, но вам этого не понять, вы утратили чувство реального. В вашем мире дети…

— Это и ваш мир тоже.

— Нет, я ушел от него. В вашем мире детей считают неодушевленными предметами. Иногда их балуют, но они лишены возможности выразить себя, сделать выбор. Все им навязывается.

— А куда вас доведет ваша здешняя жизнь?

— Там увидим, впереди еще много времени.

«Что правда, то правда, впереди у него еще много времени. А у меня нет. Я обязан принять решение. Лететь завтра или нет?»

Если бы Марк хотел быть искренним с самим собой, он признал бы, что по-настоящему не думает об отъезде. Играет с самим собой в прятки. Обыкновенная комедия. А ведь сейчас время ему отсчитано уже скупо.

Трагедия в том, что родился он в тот самый день, когда мир зашатался. Теперь-то он понимал, что его вечность уже почата. Начинаешь считать… да, да, подсчитывать годы, которые осталось прожить и при этом непременно еще сохранять оптимизм.

Иной раз он отдавался на волю этого наваждения, с каким-то неслыханным ожесточением копался в нем. Привыкнув издавна считать будущее неким сокровищем, которого ничто не может коснуться, он приучил себя наглядно представлять разрушительную работу дней, не без удовольствия срывая каждое утро, словно совершая некий тайный обряд, листок календаря, явно всученный ему злым гением. Марк, в обыденной жизни сторонившийся всяческих «знамений», теперь именно ими питал свою манию разрушения. Он верил, что эти «знамения» подчинены некоей закономерности: просто законы эти пока еще не сформулированы, даже не открыты.

«Остаться на несколько дней в Катманду… Под каким-нибудь предлогом… По отношению к шефу это не важно. А вот по отношению к Дельфине… Вот тут-то и начинается подлинная трудность. Она меня ждет, считает дни. Уже целых двадцать лет. Лгать? Отчитываться, оправдываться?.. Это в мои-то годы. Нет, не выдержу. Но как же иначе… объяснить? Ведь для выражения самых различных чувств употребляют одни и те же слова. Рассказать о Надин… Об Алене, который похож на собственный портрет, написанный талантливым художником…