Славные ребята
Шрифт:
Он заговаривал с незнакомыми людьми, нелюбопытными, но болтливыми, не особенно стеснявшимися в разговоре с иностранцем. В ту ночь рухнули все барьеры. После стаканчика в «Виллдж», или где-нибудь на Сорок второй авеню, или на разноцветной от огней реклам Тайм-сквер. Каждый рассказывал ему свою историю. Все одну и ту же, но совсем особую. Даже не слишком внимательно вслушиваясь, можно было найти все то же убожество человеческое, те же страхи и у жалкого бродяги и на шикарной Парк-авеню: менялась только одежда.
И хоть он это уже знал, все равно удивлялся. А какие статьи посылал он тогда в газету! О них до сих пор говорили в редакции и каждому новичку-журналисту показывали как образец «Заметки Марка Н. о Нью-Йорке». И при этом уважительно понижали голос.
А потом в один прекрасный день он вынырнул на поверхность. Поиски были закончены. Тогда он разослал письма, звонил по телефону, вошел в роль, как влезают во фрак. Друзья друзей устраивали встречи, женщины к нему льнули: холостой
Ясно, здесь его ничего подобного не ждет.
Он широко шагал, упрекая себя за то, что позволил мыслям отклониться от прямой цели: быть там, где есть. Но мало-помалу в нем проснулась страсть охотника, и Нью-Йорк заволокло туманом. Чего ради пережевывать былые подвиги? Таланта он не растерял, сейчас главное подтвердить это делом. Особенно если он собрался поменять должность. Кончить мастерским ударом! Отказаться от того, чем владеешь. Потускнел ли за двадцать лет его талант? Нет, скорее выиграл в силе. Значит, стоит присмотреться к Катманду. Чтобы подглядеть, что скрывается за мифом о Катманду. Все воспринять, все вобрать в себя. Особенно то, что покоробит. Не старик же он в конце концов. Они увидят, каков он. Даже сыновья признают это, конечно в те дни, когда в семье царит мир, а это значит, когда они, образующие втроем некий паровой каток, не крушат все напропалую, даже не догадываясь о причиняемом ими ущербе. Иной раз ущерб был столь велик, что Дельфина с Марком теряли терпение. В наши дни кое-кто склонен видеть в этом конфликт поколений, по крайней мере в так называемых передовых кругах. Впрочем, обычно такие столкновения вменяют в вину родителям. Но Дельфина… Сыновья… Сейчас не время и не место о них беспокоиться. До возвращения домой это бессмысленно. Надеюсь, там у них все должно быть в порядке.
Уже четвертый раз ему попадался этот высоченный парень с лицом Христа. Долговязый, разболтанный, бродящий явно без цели, как и сам Марк, он кружил по городу, но, похоже, уже обжился здесь! Это сразу угадывалось по его усталой походке, по вежливо-равнодушным, но меланхолическим повадкам.
Зато Марк был начеку, настороже. Он и сам не знал, что собирается взять в полон, просто был готов к любому случаю, если…
Лихорадочный блеск в глазах долговязого тревожил и в то же время влек его — хотя сам Марк в этом себе не признался бы, уж очень ему не приглянулся внешний вид незнакомца. Сказать «неухоженный» — значит ничего не сказать. А слово «нищий» как-то не подходило. «Грязный»… Марку не хотелось прибегать к таким вульгарным эпитетам, тем более что этот мальчик — очевидно, ровесник его младшего сына — чем-то завораживал. Если быть вполне откровенным… ему чудилось в мальчике что-то близкое, и, кроме того, он испытывал к нему чуть ли не отцовскую нежность… Людей, разделенных рвом поколений, может связывать дружба, а мешают близости узы крови, та мера ответственности, рубежи которой человек сам себе намечает и верит, что придерживается их. А вот возраст не мешает. Марку хотелось бы помочь этому мальчику, но тот, конечно, откажется от всякой помощи. Молодые желают чувствовать себя свободными. И так как они мудрее Марка, они знают — никто не может никому помочь. Ни при каких обстоятельствах. Очевидно, этот мальчик «из хорошей семьи», но ясно, он оскорбился бы, услышав такое определение. Француз? Похоже… А может, бельгиец или швейцарец? Как он здесь живет? Один? Очевидно, ушел от семьи. Хиппи? Мальчик не подходил ни под какую категорию. В дни юности Марка любили потолковать о поэтах-бунтарях. Теперь мода на них прошла. Разве сейчас все таланты не идут в дело? Двусмысленное выражение, подходит и к политическим деятелям и к старой железяке. Так или иначе, Марк был заинтригован.
Может, взять такси? Только не сразу после приезда он решился бы на это — тут были свои причины, и немаловажные. Расстояние, климат… А сейчас о таком и речи быть не могло. Все равно что ласкать женщину, не сняв перчаток.
Ходить. Вот он и будет ходить до вечера. А если сдуру забредет слишком далеко, наймет рикшу, коляску, остановит грузовик, уж как-нибудь найдет способ добраться до города не пешком. Конечно, проще всего взять такси; воображение уже разыгралось, он забыл, что туристов сейчас немного. К счастью, сезон еще не начался, о чем ему с грустью сообщил портье, выходец из Европы, который жил от одной волны туристов до другой, в дни великой суеты, когда клиенты суют огромные чаевые, лишь бы устроиться в номере, хоть и заказанном заранее, но по восточной беспечности отданном другому. Таково было наиболее надежное средство округлить капиталец, собрать требуемую для покупки загородного домика сумму: «Ведь каждый к этому стремится, разве нет?»
Еще десять лет назад страна не была связана с остальным миром ни одним способом сообщения, без которых люди теперь уже не могут обходиться. Так что при удачном
стечении обстоятельств Марк мог бы еще увидеть, как трясется на муле какой-нибудь посол, направляясь во дворец вручать королю свои верительные грамоты. Но сейчас Марк словно бы находился в Китае, в Чили или еще где-нибудь. Возможно, даже в самом Париже.Теперь Марк, зоркий, внимательный, настороженный, как щупальцами, вбирал и себя окружающее. Наконец-то Катманду ожил для него. Молчаливо и сосредоточенно он вступал в близость с его домами, его храмами. Каждый из этих памятников старины был подлинным произведением искусства. Любой такой памятник, перенесенный на чужую землю, стал бы центром паломничества, объектом изучения. А здесь, когда их такое множество, не знаешь, которому отдать предпочтение. Они стоят чуть ли не впритык друг к другу, так что порой трудно, а то и просто невозможно, обойти какой-нибудь один кругом. Марк глядел во все глаза, как будто перед ним открылся ларец, откуда струей полились драгоценные каменья. На Западе их бы в оправу вставили, а здесь — черпай полными пригоршнями.
Сказочно-бряцающий сплав камней, дерева, меди, куда подмешаны люди и звери. Впрочем, любой дом с забранными решеткой окнами тоже заслуживал подобного осмотра. Нищета оставляла на милость природы и непогоды даже свои жилища. Возможно, нищета теряла смысл из-за этого обилия богатства. Высеченные из камня львы, слоны, черепахи окружали Марка, и он совсем растерялся среди этих серых, застывших навеки джунглей. Хаос великолепия подавлял.
Однако время от времени городские власти спохватывались. Что-то срабатывало, и вдруг начинали реставрировать. Плохо. В кричащих тонах. Кто дал им право выступать в роли знатоков искусства? Но в большинстве случаев оставляли с миром гнить эти деревянные серо-черные скульптуры, выделявшиеся на фоне ярко-красного кирпича, куда краснее, чем на Западе. Марк даже расстроился.
На священных ступах были намалеваны гигантские глаза, следившие за ним, видевшие его насквозь, и, конечно, когда он придет к себе в номер, они и там от него не отстанут. Как бы от них скрыться? Куда бы вы ни пошли, они подсматривали за вами. Марк зашагал дальше. Сегодня он еще не собирался отправляться за город, полюбоваться охряными полями, изрезанными нежно-зелеными рисовыми плантациями. И только завтра, при вторичном посещении этого своеобразного квартала, он узнает, изменится ли его самый первый взгляд.
А сейчас, смешавшись с пестрой толпой, он приобщался к жизни храма. Что изменилось в этом уголке земли за пять столетий? Извечное братство людей и животных. Козы, козлы, коровы, куры мирно расхаживали под благожелательными взглядами людей: вот оно ежедневное зрелище. Ремесленники, устроившись прямо на земле, тачали, пели, занимались своей коммерцией. Портные, продавцы жемчуга, головных уборов — словом, сплошной базар.
У фонтана смеялись и стрекотали женщины. Наполнив доверху медный кувшин, они с библейским достоинством, горделиво вышагивая, несли его на голове.
А эти эротические изваяния — да сколько, оказывается, их! — вроде как водосточные трубы по углам храма, ими, по-видимому, никто особенно не интересовался. Еще не так давно дети за мелочь показывали их туристам. Даже доныне деньги для них оставались некоей тайной, в которой они и не пытаются разобраться.
Вдруг Марк чуть не наткнулся на корзину, стоявшую тут же на тротуаре и полную каких-то непонятных вещиц из обожженной глины. Когда он взял одну такую вещицу в руки, торговец жестами объяснил ему, что эту штуку нужно вставить в чубук и получится трубка. Трубка? Ах, да. Он совсем забыл о наркотиках. Он шел и пытался разобраться в памятниках старины. Так густо здесь перемешаны религии, что трудно отнести к какой-нибудь определенной тот или иной храм. Перед этим мирком разбегаются глаза, становится в тупик житель Запада, мучимый смехотворной претензией: все понимать. А к чему тут понимать? Жить, жить, как живется, и тебя осенит. Чудо, имеющее ответ; а может, никакого ответа и не будет, и нечего о нем печалиться. Сесть вот так, скрестив ноги, глядеть на небо, курить и ждать, слушая песни, и сам рано или поздно тоже начнешь подпевать. Учиться мудрости…
Однако с такой мудростью материала в газету не напишешь, тем, в Париже, подавай факты, пережитое — на худой конец сойдет и так называемое пережитое, — и в заключение несколько выводов. Но ведь для выводов годы потребовались бы. Как им это втолковать? «Катманду. От нашего специального корреспондента». «Знаменитый репортер». В последний раз?.. Теперь разговор с патроном уже не казался столь срочным. Пока-то он здесь, в Катманду, а не в Париже. Следовательно, срочно или не срочно…
Марк все шел и шел. Шел, принюхиваясь к воздуху, который возле иных храмов приобретал странный запах незнакомой сладости. Наркотики?.. Так или иначе, воздух не был «расцвечен всеми цветами радуги», не был он и прозрачным, и толпа… толпа просто была толпой. Его обгоняли, его толкали с неизменно равнодушной улыбкой. Священные коровы, подлинные владычицы улиц, с подчеркнутым презрением распихивали боками прохожих а, толкнув, шли дальше, сжевывая на ходу то газету, то горстку салата, разложенного на лотке, и купец ни разу не выразил ни негодования, ни даже удивления.